День козла

Конечно, в прежние времена еще за неделю до визита президента подобную квартирку очистили бы от сомнительных обитателей, закрыли наглухо, под пломбу, но теперь, при скудной охране таких неприкрытых ничем гнезд для снайпера в Козлове могло оказаться сколько угодно. Стреляли из этого окна, а сколько еще таких в старой пятиэтажке!

– Я бы отсюда не промахнулся! – сказал неожиданно за спиной полковника Гаврилов.

– И ты туда же! – усмехнулся, отходя от окна, Коновалов. – То же мне. Ли Харви Освальд нашелся! Лучше в Шерлока Холмса поиграй. Или в Коломбо… Глянь по сторонам, и с помощью дедукции обрадуй меня. Дескать, стрелял гражданин Пупкин, живет в таком-то доме, по такой-то улице.

– Если б попал – легче было искать, – пожал плечами Гаврилов и, поймав взгляд полковника, пояснил смущенно. – Я в том смысле, что выстрел был бы классный. Таких стрелков – раз-два и обчелся. А мазил – несчитано…

– Этот снайпер не промахнулся, – буркнул хмуро Коновалов. – Если б я на блеск оптики не среагировал… Опоздал на долю секунды… – он махнул рукой обреченно. – Хоронили бы сейчас Первого президента со всеми подобающими по статусу почестями…

– А с тобой бы что было? – полюбопытствовал милиционер.

– Черт знает, – покачал головой Коновалов. – Писал бы, наверное, объяснительные… А потом выперли бы по служебному несоответствию.

Гаврилов причмокнул сочувственно, спросил простодушно.

– Интересно, если бы… Ну, покушение удалось… Его бы у Кремлевской стены схоронили?

– Это врядли. Он же всегда против выступал. И Мавзолей все порывался закрыть. Хотя… мне кажется, жалеет теперь. Место уж больно престижное. Туда абы кого не кладут. Только революционеров да реформаторов, – грустно заметил полковник, а потом предложил внезапно. – А давай-ка, Ваня, хозяина этой квартирешки навестим. Он ведь у вас в каталажке сидит? Пойдем, покалякаем, что да как. Авось, идейка-то какая-никакая и прорежется!

XIV

Обустраиваясь в городке, Сорокин решил не выделяться особо из невеликого ручейка командированного люда, и, проигнорировав пустой, бросающийся в глаза провинциальной помпезностью отель, поселился в демократичном Доме колхозника. По причине традиционной невзыскательности и неприхотливости клиентов подобных заведений, одноместных номеров здесь изначально не существовало. Были двух, четырехместные и совсем дешевые, казарменного типа, восьмиместные комнаты, в которых койка за сутки равнялась по цене пачке недорогих отечественна сигарет. Майор, представившись инспектором управления образования области, поселился в двухместном.

Соседом его оказался лысый и толстый, как подрумяненный колобок, добродушный дядька, который при виде нового постояльца сразу полез в холодильник «Морозко», извлек оттуда бутылку водки и толстенный шмат слоистого копченого сала.

– Прошу перекусить со мной за компанию, – по-простецки указал он на стол, домовито пластая перочинным ножом сало и хлеб. – Мы, аграрии, привыкли без церемоний, по-деревенски…

Впрочем, после первой порции холодной водки, разлитой в мягкие пластиковые стаканчики, выяснилось, что хлебосольный дядька вовсе не из деревни, а из самой матушки-Москвы, зовут его Николаем Прокопьевичем и работает он в государственной хлебной инспекции при правительстве России.

– Начинал агрономом на Алтае, – охотно повествовал он, подвигая Сорокину тарелочку с щедро нарезанным, остро пахнущим дымком и специями, салом. – Потом защитил кандидатскую. Безотвальная вспашка, предотвращение эррозии почвы… В общем, не специалисту трудно понять. Пригласили в столицу… Так и превратился в Арбатского фермера. Но связи с селом никогда не терял. Уже лет двадцать по командировкам. Все житницы объездил – вначале всесоюзные, теперь вот российские. Хлеб, он ведь всему голова. Основа продовольственной безопасности государства! Вот вы, к примеру, кто будете? – ткнул сосед пальцем в грудь Сорокина, который, оглушенный с устатка доброй порцией водки, привычно встрепенулся, услышав про безопасность.

– Я… по линии образования, – забыв, как на грex, свою должность-прикрытие, туманно пояснил он.

– Во, я ж говорю – несытое брюхо к науке глухо!

– А великие считают наоборот – как раз-таки сытое, – помотал головой Сорокин. – Вспомните Горького: «Человек – выше сытости!»

– Э-э, батенька! Попробуйте-ка нежрамши учиться! Никакие новые технологии, интернеты в голову не полезут. Американцы не дураки. Они вначале свой народ накормили, а потом сверхдержаву построили. А мы в Союзе все умеренность в еде пропагандировали. И где он теперь, тот Союз? Народ все завоевания социализма, всю великую державу на колбасу и гамбургеры променял!

– Ор-ригинальная точка зрения, но похожа на правду, – поддакнул Сорокин.

– А потому мы, аграрии, и есть главные хранители народной сытости, – витийствовал то ли в шутку, то ли всерьез, Николай Прокопьевич. – А следовательно, государственной мощи. А где, скажите, эта народная сытость хранится?

Майор пожал плечами растерянно.

– Да я… в сельском хозяйстве не очень… в полях, наверное?

– Э-э, с полей еще продукцию получить надо, – довольно заулыбался сосед. – Земелька, она, конешно, кормилица… Но не тот урожай, что в стерне, а тот, что на столе… Хранится народная сытость, батенька, в кладовых наших – элеваторах. Золотой стратегический запас страны – хлеб! И мы, хлеб-инспекция, к охране этого золотого запаса приставлены.

Сорокин кивал понимающе, выпивал послушно – по чуть-чуть, дел на завтра запланировано много, но к водке он устойчив был, этому его в свое время учили, – и думал с завистью о том, что есть же счастливые люди, любящие свое ремесло, которые могут вот так же, как Николай Прокопьевич, публично гордиться своей профессией, жить с душой нараспашку, и взахлеб рассказывать о себе первому встречному, не таясь и не маскируясь.

.– Хлеб, он ведь что? Вернее, кто? Живой организм! – просвещал его, между тем, сосед. – Зерно, оно ж дышит, чувствует. И нуждается при хранении в бережном уходе. Как младенец. И, ежели уход плохой – помереть может. А потому его вовремя поворошить, проветрить, просушить требуется. Согреть в холод и в жару остудить. Следить, чтоб микробы не расплодились, от хворей разных лечить. Все это на элеваторах должно делаться. Не приведи бог, какой катаклизм, а он вот он, хлебушек-то, зерно к зернышку, в целости и сохранности. Но на элеваторах тоже люди работают. Со всеми свойственными им, так сказать, слабостями. Проще говоря – разгильдяйством. Вот я и налетаю на них время от времени – с инспекцией. Что да как, в целости ли общенациональное достояние, в сохранности?

– Так ведь все теперь вроде частное, – удивился Сорокин. – И элеваторы, и запасы зерна.

– – Э, нет! – со значением погрозил ему пальцем собеседник, – на здешнем хлеб из госрезерва хранится. Но это – тс-с-с, – прижал предостерегающе палец к губам Николай Прокопьевич, – большая государственная тайна!

Выболтав майору еще несколько стратегических тайн того же масштаба, сосед повалился на койку и заснул, беззаботно всхрапывая, а Сорокин еще долго ворочался, мучимый бессонницей, которая, конечно же, была следствием хронического стресса, и думал о том, что по выходу на пенсию не пойдет ни в какие коммерческие структуры, а купит избушку где-нибудь в лесной чаще… заимку, да, именно заимку, и будет жить там отшельником, разводить, например, пчел, а временами проверять элеваторы… А потом на него вдруг навалился толстый сосед, принялся душить, и, дыша перегаром, впиваясь сильными, привычными к сохе пальцами в беззащитное горло майора, подвывал злобно:

– К-куда дел золотой запасец?! Слопал?! Вот я нутро-то твое вскрою и верну общенародное достояние!

Сорокин проснулся в ужасе, открыл глаза, по которым резанул беспощадно бьющий в окно солнечный свет, и понял, что наступило утро. Глянул опасливо па соседа, но он, по-видимому, ушел уже давно, встав, как всякий аграрий пораньше и аккуратно заправив за собой койку.

«Нервы», – жалея себя, подумал майор и, нашарив в сумке бритвенный прибор, отправился в туалетную комнату.

Сорокин еще в самом начале служебной карьеры застал период всесилия КГБ, имевшего агентуру практически в каждом мало-мальски значимом учреждении, предприятии, но те времена безвозвратно миновали. Граждане свободной России на контакт со спецслужбами шли неохотно, от сотрудничества отказывались, никакие идейные соображения государственной безопасности их не вдохновляли, а денег на работу с негласными информаторами отпускали столько, что на них позариться мог разве что бомж или ни черта не знающий, выживший из ума пенсионер. А начальство давило, требовало с оперативников списки «доверенных лиц», и те, не мудрствуя лукаво, заносили в них под вычурными псевдонимами ничего не подозревавших родственников, а отпущенные на поощрение «источников» средства пропивали или пополняли ими скудный семейный бюджет.