День народного единства: биография праздника
Шрифт:
Но авторитет князя был настолько высок, что, несмотря на то, что он в последующие годы участвовал в местнических спорах еще 12 раз, Пожарскому никогда более не пришлось переживать подобного. Почему ему приходилось местничать? Конфликты эти диктовались незыблемыми законами существования русского аристократического рода. Как только один из его представителей выбивался хотя бы чуть выше других родственников, он пытался закрепить для всего рода эту, по тогдашней терминологии, «находку»: никто из Пожарских ранее не был ни воеводой, ни боярином, надо было доказать, что это теперь возможно и для прочих Пожарских. Правда, Дмитрий Михайлович никогда не был задиристым склочником, подобно членам таких родов, как Бутурлины, Пушкины, Татищевы. Дело обычно возбуждали его противники, а в таком случае суд, как правило, бывал на стороне ответчика, поскольку оспаривалось обычно назначение, которое являлось «государевой волей», и истцы выигрывали вообще редко.
Весь 1614 г. князь, согласно Дворцовым разрядам, практически не появлялся при дворе. Опрометчиво было бы объяснять это опалой и интригами окружавшей молодого царя камарильи. Возможно, Пожарский долечивался, отстраивал разоренный свой двор на Сретенке, занимался восстановлением хозяйства
Происхождение жены князя Прасковьи Варфоломеевны неизвестно. Ее девичья фамилия или родовое прозвание нигде не упоминается, неясно, когда он на ней женился (к 1613 г. его сыновьям не было еще 14–15 лет, иначе они начали бы службу и получили бы чин стольника). В завещании князя 1642 г. нет упоминаний ни о ее (умершей в 1635 г.) родственниках, ни о ее приданом в виде земельных владений, обычном для невесты из феодальной среды, а только о ее личных вещах – столовом серебре, драгоценностях и пр. Странно и нехарактерное для аристократической среды имя ее отца – Варфоломей. Возможно, княгиня Пожарская происходила из иной социальной группы – из дьячества (не случайно обнаружились, но пока точно не установлены какие-то его родственные связи со Щелкаловыми), а может, и купечества. Заметим, что такие мезальянсы не отражались на местническом положении, поскольку родня со стороны матери в подобных расчетах не учитывалась и незнатной матерью или женой попрекать смысла не было. Недаром в свое время первый аристократ, красавец и щеголь Москвы Федор Никитич (будущий патриарх Филарет) женился, видимо, по любви на девице не особо богатой и знатной Ксении Ивановне Шестовой, жившей чуть ли не в компаньонках у его родственницы, княгини Черкасской.
Не участвовал Д. М. Пожарский и в бурных событиях 1614 г., когда правительство Романовых столкнулось с теми, кто привел их к трону, – казаками. Их голосами и угрозами на Соборе Михаил получил шапку Мономаха, часть казаков получила поместное и денежное жалованье, но далеко не все. Пришедшие к власти правители рассматривали их как своих беглых холопов и крестьян и считали, что они должны вернуться к прежним хозяевам. С этой целью проводились по казачьим отрядам «разборы», где одних записывали в служилое сословие, а других лишали всех прав.
Опять казаки стали собираться в разбойные ватаги. Князя Д. Т. Трубецкого новое правительство побаивалось и отправило с войском в заведомо безнадежный поход – отвоевывать у шведов Новгород. Большинство казаков ушло от него, попутно грабя всех подряд и разоряя поместья. Переговоры представителей Земского собора в Ярославле с этими казаками не дали результатов, к Трубецкому вернулась только часть их. А к марту 1615 г. под Москвой собралось лагерем 18–20 тысяч казаков во главе с атаманом М. И. Баловневым [159, 136–139].Правительству пришлось, с одной стороны, создать «Приказ сбора казачьих кормов» и пообещать справедливый «разбор», т. е. включение в войско и выплату жалованья, а с другой – собирать дворянское ополчение для своей защиты, поскольку не собиралось признавать казачьи права за всеми.
Погубила казачье движение плохая дисциплина и доверчивость. 22 июля лидеров их – М. И. Баловнева, Е. Терентьева и Р. Карташева с большой делегацией пригласили в Москву, якобы для получения жалованья, где арестовали. А ночью 23 июля спавший казачий лагерь окружили и разгромили дворянский отряд князя Б. М. Лыкова и иностранные наемники А. В. Измайлова. У Даниловой слободы не менее 4 тысяч попало в плен, Баловнев, его соратники и много казаков были казнены или сосланы, многие бежали на юг. Однако без казачьей силы правительство еще не могло обойтись, поэтому часть повстанцев, «принеся свои вины», зачислена была в войско [159, 142–148].А с весны 1615 г. сабля Пожарского опять понадобилась.
Новая встреча с «лисовчиками»
Для правительства Речи Посполитой не были секретом ни неудачи под Новгородом, ни кровавый конфликт с казаками под Москвой, ни отъезд большинства дворян по домам. В этих условиях канцлер Сапега и гетман Ходкевич задумали прощупать прочность новой власти с помощью военного рейда в Россию [175, 17]. Осуществил его с весны 1615 г. полковник Лисовский, вновь поступивший после Тушина на королевскую службу и собравший свое отборное войско разноплеменных (от французов до татар).
«Лисовчиков», как они себя сами называли и спустя много лет после смерти своего предводителя, объединял строгий отбор командира – каждый должен был мастерски владеть любым оружием, включая лук, чекан, саблю, быть отличным наездником, обладать выносливостью, позволявшей преодолевать в быстром кавалерийском марше большие расстояния и беспрекословно подчиняться начальству, несмотря на то что жили они грабежом.
С марта до июля 1615 г. Лисовский быстро вклинился в Северские земли, осадил Брянск и сжег Карачев, захватив и отослав к Ходкевичу воеводу, двинулся к Орлу. Навстречу ему и велено было двинуться Пожарскому со вторым воеводой С. И. Исленьевым и дьяком Семым Заборовским с отрядом, значительным по численности, но не по «качеству». Прошло время, когда князь мог сам набирать себе людей. Известный в дальнейшем и вечно полуопальный писатель князь С. И. Харя-Шаховской тогда был еще молодым служилым человеком,
он вспоминал: «В 123 году послали нас с Пожарским на Северу против Лисовского, и мы о том били челом, что заволочены со службы на службу, и за то челобитье мимо нашей братьи меня сослали…» – слова эти приводит И. Е. Забелин, объясняя, каково было ленивое, нищее, но обязанное под угрозой лишения поместий идти в поход воинство, выделенное Пожарскому [46, 169–170].Отчасти подкрепили его отряд те самые «воровские казаки»); они, узнав, что командование поручено Пожарскому, никогда их не обманывавшему, присоединились к нему близ Белева [77, 388–389].О бое под Орлом, где Пожарский и Лисовский встретились 30 августа, обычно пишут по рассказу из «Нового летописца», восходящему к официальным отпискам из отряда Пожарского в Разрядный приказ и, возможно, рассказам его или кого-то из его окружения. Но существует и не менее интересный рассказ с другой стороны – реляция Лисовского канцлеру Сапеге.
Согласно русским источникам, «Лисовский… пошел верхней дорогой к Орлу. Князь Дмитрий Михайлович, услышав про то, пошел наспех, чтобы занять вперед них Орловское городище. В воскресный день с утра пришли они оба вдруг. Впереди же шел в ертоуле [68] И. Г. Пушкин, и начал с ними биться. Люди же ратные, видя бой, дрогнули и побежали назад, так, что и сам воевода Степан Исленьев и дьяк Семой с ним бежали. Боярин же князь Д. М. Пожарский с небольшим отрядом с ними бился много часов, едва за руки не взявшись бились. Видя свое изнеможение, загородились телегами и сидели в обозе. Лисовский же, с литовскими людьми, видя их крепость и мужество великое, а того не ведая, что люди побежали от них, отошел и встал в двух верстах. Ратные люди стали говорить [Пожарскому], что надо отойти к Болхову. Он же им отказал, говоря, что им помереть на сем месте. Такую в тот день храбрость московские люди показали – литовских людей было в ту пору 2000, с боярином же осталось 600, и большой урон литовским людям нанесли… в плен взяли 300 шляхтичей… Воевода же С. Исленьев и дьяк воротились назад вечером, а ратные люди начали съезжаться той ночью. Тем же беглецам было тут наказание. Боярин же Дмитрий Михайлович пошел на Лисовского, который видя, что идут на него, отошел быстро и стал под Кромами. Лисовский же, услышав о походе за ним, отошел от Кром к Болхову…» [77, 388–389].
68
Ертоул – авангард.
Что же писал сам Лисовский по окончании своего набега? Современный польский исследователь отмечает лихой и несколько хвастливый стиль полковника, сравнивая его с известным героем трилогии Г. Сенкевича паном Онуфрием Заглобой [175, 17],однако от последнего Лисовский все же отличался полководческими талантами (которых хитрый и храбрый Заглоба, волею его автора, начисто лишен).
«Послали против меня Пожарского, – пишет Лисовский, – с 10 000 войска, с таким наказом, чтобы меня разбив, он на Мстислав шел, а далее нашей землей к Смоленску. Только ему не так птицы полетели, как он сам того желал. Полагая, что я еще в Карачеве, Пожарский шел туда. Я же, имея известие об этом, хотел его в пути поприветствовать; выступили мы из Карачева, но разминулся я с ним, а лошади и люди мои устали; он же, узнав обо мне и идя без отдыха, упредил меня и, не теряя времени, 30 августа ворвался отчаянно в лагерь мой и обрушился на обессилевших людей, застав меня отчасти врасплох, ибо некоторые из моих людей до рубашек уже разделись, однако мы, не видя никакой возможности спастись бегством, а лишь при милости Божией мужеством от неприятеля защититься, кто как мог, иные в одних рубашках почти ощупью на расседланных коней вскочив, ударили на них и из лагеря прямо в поле выбили. Но Пожарский, полагаясь на силу или, скорее, на численность войска своего, трижды людей против нас в поле выводил, каждый раз с большими потерями отступать был вынужден, пока не дошло до того, что он, увидев, что много людей убыло – убито, ранено, другие разбежались – от тех 10 тысяч едва пол трети [69] осталась, отступил и стал в поле за бором… в те дни с 30 августа, и до среды мы между собой так были – Пожарский в своем лагере, я в своем…» [175, 23].
69
Пол трети – согласно славянскому обозначению чисел – половина от одной трети, т. е. 1/6.
Итак, два описания с двух сторон. По нашей гипотезе, произошло не совсем то, что рисуют оба источника. Обычным тактическим приемом Пожарского при полупартизанских действиях, что мы видели и ранее, было следующее – его хорошо налаженная разведка уточняла местонахождение противника, князь дожидался, когда он будет слабее (например, остановится на привал и заснет), скрытно подходил и, сконцентрировав силы, быстрым ударом его уничтожал. Так должно было произойти и на этот раз. Разведка точно определила лагерь Лисовского и то, что его войско отдыхает. Туда был брошен авангард под командой И. Г. Пушкина, который должен был начать разгром лагеря до подхода основных сил. Но похоже, горе-вояки вместо выполнения плана своего воеводы начали грабеж лагеря. «Лисовчики», видимо, были просто ошеломлены, поскольку они, обычно сами жившие грабежом, проснулись не просто от грома боя, но и начисто обворованными, многие в одних рубахах, без седел на конях. Однако Лисовский в условиях дикого хаоса все же сумел собрать своих солдат, построить в конные порядки и вытеснить русских из лагеря. Каково, вероятно, было удивление Пожарского, шедшего с основными силами к лагерю противника, когда ему навстречу в дымке рассвета побежали беспорядочной конно-пешей толпой служилые люди и казаки И. Г. Пушкина, а за ними – бешено орущие привидения в белых рубахах и на расседланных конях. Князь понял, что операция сорвана недисциплинированностью войска и младших воевод. К тому же бегущие увлекли за собой и значительную часть его собственного отряда во главе со вторым воеводой С. Исленьевым и дьяком С. Заборовским, решившими, видимо, что противник значительно сильнее и многочисленнее, чем на самом деле. Впрочем, не знавший о столь повальном бегстве Лисовский то же думал о Пожарском.