День рождения

Малика изо дня в день ждала писем от сына: вот придет, не сегодня, так завтра. Она уже устала ждать, но надежда еще согревала ее душу. Каждый раз при виде девушки-почтальона, разносившей по домам газеты и письма, она открывала окно и спрашивала:

— Деточка, пет ли на дне твоей сумки и для нас письмеца?

Девушка знала наперечет все письма, которые лежали в ее кирзовой сумке, но, чтобы не расстраивать, не разочаровывать бедную старушку, отвечала уклончиво:

— Почта еще не пришла, инэй. А эти письма старые. Придет вам письмо. Ждите. С полевой почты письма долго идут. Да и писать им там некогда. Война — это не игрушка ведь!

— Да, я знаю. Вот Тимергали почему-то не пишет. А той бумажке с черной печатью, которую нам прислали, я пе верю и не поверю. Неправильно все там написано. Тимергали не такой у меня сын, чтобы пропасть без следа.

Девушка, как могла, успокаивала мать, сочувствовала ее горю, обещала, как только придут письма от ее сыновей, тотчас прибежать и принести их.

Мать успокаивалась. Когда у нее не оставалось сил работать в колхозе, чтобы принести какую-то пользу и скоротать длинный день, она вязала из шерсти, собранной колхозниками, носки, варежки для фронта.

Сейчас она для вернувшегося с работы старика кипятила чай. Самовар разогрелся и запел свою песню. Малика с совком в руках так и застыла, когда в дверях показалась девушка-почтальонша.

— Ты с хорошими вестями пришла, доченька?

— С хорошими! Добрые вести принесла я, инэй! От Миниигали-агай вам письмо! — поспешила обрадовать старушку почтальонша.

— Печатными буквами написано или он сам написал?

— Сам!

Увидев на треугольном конверте знакомый почерк, Малика просияла.

— Если не трудно, прочти нам, доченька, — сказала она, возвращая письмо почтальонше.

Старики примолкли, напряженно следя за каждым движением девушки.

— «Здравствуйте, отец и мама! Моя жизнь по-прежнему. Я жив-здоров. Чувствую себя хорошо. Сыт, одет, обут, настроение хорошее. Фрицев громим. Солдаты мои храбрые, ловкие, боевые. Многие получили ордена. Меня тоже наградили орденом Красной Звезды…»

— Подожди-ка, подожди, дочка! — Хабибулла вскочил с места. — Кому дали орден Красной Звезды?

— Миннигали-агай, — сказала девушка.

На лице Хабибуллы появилось выражение радости, гордости, даже важности.

— Мой сын — герой! Слышишь, мать?

— Слышу, — сказала Малика, радуясь не столько ордену, сколько тому, что сын ее жив и здоров. Она потихоньку утерла глаза краем платка.

Хабибулла, не находивший себе места от радости, для виду даже прикрикнул:

— Эхма! И от горя плачет, и от радости плачет! Чем слезами — заливаться, лучше угостила бы девушку чаем!

— Ой, конечно, конечно! — Малика засуетилась.

Девушка хотела уходить, но Хабибулла не отпустил ее.

— Доченька, садись-ка, попей со старухой чаю, — сказал он и начал торопливо одеваться. — Посиди у нас. А я пойду в канцелярию схожу.

— Поешь сначала, потом пойдешь, — заворчала Малика.

— Не могу я тут рассиживаться! Сегодня же все должны узнать, что Миннигали Советская власть орден дала! У «героя-бабая» и сын герой! Правильно говорят, что яблоко от яблони далеко не падает.

Малика привыкла уже, что он всегда хвастается своими сыновьями, и только улыбнулась:

— Можно подумать, что Гебе самому дали орден. А если бы Миннигали и вправду дали Героя, что бы ты тогда делал?

— Мать, не смейся! Говорят, ребенка с пеленок видно, каким он станет. Запомни мои слова — нам не придётся краснеть за Миннигали!

Тут Малику задело, что старик хвалит только одного сына, будто совсем забыл про другого.

— А что же Тимергали хуже?

— Да кто же его хает?

— Какой из пяти пальцев не укуси, каждый будет болеть, — начала Малика, но Хабибулла, знавший наперед, что она хочет сказать, перебил ее:

— Ладно, ладно, эсей, знаю! Мне тоже оба сына одинаково дороги, Я не для того хвалю одного, чтобы обидеть другого.

Малика не ответила, задумавшись о старшем сыне, в бесследное исчезновение которого она не верила.

В дверях Хабибулла столкнулся с Минзифой.

— Проходи, соседушка! — сказал ои, давая дорогу передовому бригадиру колхоза «Янги ил».

Минзифа была чем-то озабочена:

— У меня дело к тебе, агай.

— Какое?

— Поговори-ка с Тагзимой. Не отпускать бы ее из колхоза…

— А куда она едет?

— В Раевку.

— Зачем?

— Не говорит зачем. — Миизифа помолчала, — По-моему, ей Сабир житья не дает. Ты же знаешь его…

— Ладно, сегодня обязательно поговорю с Тагзимой. Ну, я пошел. А ты проходи, попей с моей старухой праздничного чаю.

— Какой праздник?

— От Миннигали нашего письмо пришло. Ему орден Красной Звезды дали!

— Ох!

— Сам бы посидел, с гостями чаю попил, — попробовала было Малика уговорить старика, но тот отшутился только:

— Эх, старуха, старуха! Знал бы, что станешь такой ворчливой, не взял бы тебя в жены. И что я тогда в тебе нашел? Сейчас удивляюсь сам. Чтобы исправить ошибку молодости, придется, видно, какую-нибудь солдатку приголубить.

— Беззубый уже и седой, а мелет языком всякую чепуху! И состариться-то не можешь по-человечески, — сказала Малика и впервые улыбнулась, так как сегодня она тоже была в приподпятом настроении.

Женщины уселись за стол, а Хабибулла вышел из дому.

С каждым, кто встречался ему на пути, он делился своей радостью. В правлении тоже всем рассказал о награде сына. Затем отправился дальше по улице Арьяк. Возле дома Тагзимы замедлил шаг.

Он долго стоял в нерешительности, по потом все-таки направился к приземистому, довольно ветхому домику, одна стенка которого почти совсем вросла в землю. В неосвещенном углу сидела Тагзима, обняв ребенка. Она словно не слышала, что кто-то вошел, даже не пошевелилась. Хабибулла кашлянул:

— Здравствуй, дочка.

— Здравствуем, здравствуем… Как сами? — ответила Тагзима.

— Что-то не видать тебя последнее время. Как живёшь-то?

— Хорошо.

— Как Нургали?

— Приболел немного. Простудился.