День, в который…

И вот теперь они все оказались в барке — он сам, Гроувз, Элизабет, ее служанка-мулатка, Тернер, Воробей, рябой парень, представленный командору как «камердинер мистера Тернера» (Норрингтон подавил усмешку), куча саквояжей и сундуков, и — на всякий случай — пятеро солдат с мушкетами, не считая гребцов.

За спиной, не умолкая, журчал голос Воробья — командор, будто бы невзначай, обернулся. Воробей, жестикулируя, излагал Тернеру планы по поимке прОклятой мартышки: вот нахмурился, сделал комически угрожающее лицо, — и тут же засмеялся, блестя зубами.

Воспрянувший духом смердящий мерзавец являл собой феерию. Грязные смуглые руки находились в непрестанном движении, и даже жесты были манерны. Пират то склонял голову к плечу — почти игриво, то гордо вскидывал, стрелял глазами из-под накрашенных ресниц, хмурился, морщился, улыбался, сверкая золотыми зубами, — и все это чуть ли не одновременно; он то клал руку Тернеру на плечо, то взмахивал сразу двумя указательными пальцами перед самым его носом… Командор выругался про себя.

Присутствие этого человека он чувствовал спиной. Хуже всего было то, что он очень живо представлял, как отныне будет чувствовать его ОТСУТСТВИЕ.

Он так ничего и не сказал Воробью. И теперь уже не скажет — они больше не останутся наедине…

Черный борт вырастал из моря. Над фальшбортом «Жемчужины» торчали разномастные головы, иные — в цветных повязках. Норрингтон узнавал: Гиббса — как всегда, опухшего и взъерошенного, будто только что проснувшегося с тяжкого похмелья; негритянку с торчащими в разные стороны несколькими косичками — их шевелил ветер… С английских фрегатов смотрели в подзорные трубы.

За Уиллом, который не мог лезть по веревочной лестнице, с борта в конце концов спустили кресло на веревках. Воробей пожелал приятелю счастливого пути с таким выражением лица, что усевшийся было Тернер предпочел проверить узлы.

Никто не заметил, как из-под лавки высунулась мартышка — повертела головой, вспрыгнула на борт и соскочила в воду. Судно, возвышавшееся над баркой, было для мартышки родным домом большую часть ее жизни, и она вознамерилась на него вернуться.

Закинув головы, все смотрели, как кресло на веревках ползет вверх, раскачиваясь и то и дело стукаясь о борт. Тернер, замерший в неестественно напряженной позе, с вытянутой ногой и вцепившись в ручки, должно быть, чувствовал себя полным дураком, — во всяком случае, сам Норрингтон на его месте чувствовал бы себя именно так.

Перешептывались солдаты, исполненные доброжелательности и оптимизма:

— Ставлю гинею, оборвется.

— А я говорю — уронят!

— Чего это…

— Ста-авлю три-и гинеи, — Воробей остался беззаботен. — На то, что мои ребята его поднимут!

На секунду на корме воцарилось молчание. Впрочем, подогретые тремя гинеями, страсти тут же вспыхнули с новой силой, но неожиданно были перебиты отчаянным воплем.

— А-а-а-а!..

Орал толстый Маллроу, тыча пальцем в воду за бортом. Из лазурных глубин глядела морда мартышки — с шевелящейся шерстью, вытаращенными глазами и зажатой в зубах проклятой монетой.

На барке закричали хором. Элизабет с визгом вскочила с ногами на скамью.

Тут-то пираты и уронили Уилла Тернера.

Была суматоха. Чудом не захлебнувшийся Тернер, который со своей ногой и плыть-то не мог, не придумал ничего лучше, чем вцепиться в мартышку — которая, хоть и стала причиной гибели целого города, все же, будучи неразумным животным, плохо осознавала свое бессмертие, а посему вцепилась в борт шлюпки всеми четырьмя лапами. Вытащили обоих — хотя Воробей, замахав руками, категорически отказался брать мартышку на борт «Жемчужины». Уилла Тернера еле уговорили снова сесть в кресло, которое на сей раз удалось-таки поднять на палубу; затем по веревочной лестнице влезли все остальные, затем подняли багаж; потом Тернера тащили в каюту на растянутом одеяле и переодевали в сухое, а Воробей крутился рядом — с наигранным изумлением похлопал полуголого по плечу:

— Да ты у нас красавец парень, Уилл!

Тернер вспыхнул. Пират из-под ресниц стрельнул глазами на Норрингтона — тот по наивности среагировал непосредственно: отвернулся, закусив губу, чем изрядно развлек капитана Воробья.

Словом, к тому моменту, когда Воробей вдруг испарился, командор был уже весьма зол и потому лишь вздохнул с облегчением. Что было несомненной неосторожностью — он забыл, с кем имеет дело.

Эта мелкая неосторожность стала самой судьбоносной в его биографии. Удача, столь коварно изменявшая ему, на сей раз, по всей видимости, решила его облагодетельствовать, — но позабыла спросить согласия.

XVI

— …Кэп, что вы задумали?

Джек Воробей скорчил гримаску — и тут же нахмуренное лицо его вновь выразило самую что ни на есть напряженную работу мысли.

— Скажи, приятель, — кольцо на смуглом пальце мелькнуло под самым носом у Гиббса, — Пират должен быть одинок, так? Пират не должен интересоваться ничем, кроме золота?

— Вы мне не нравитесь, кэп.

Воробей отвернулся; грустно вздохнул.

— Я и сам себе не нравлюсь.

— Кэп, — Гиббс глядел жалостливо. — Ну кабы еще кто-нибудь другой… Но Норрингтон…

— Вот и я то же самое говорю! — расширенные темные глаза и растопыренные для пущей убедительности пятерни вдруг оказались совсем близко; впрочем, Воробей тут же отшатнулся, развернулся и быстро пошел прочь по коридорчику.

— Кэп!..

Капитан обернулся — приложил палец к губам; повернулся и исчез за поворотом.

Гиббс глядел ему вслед. Тяжело вздохнув, поскреб в затылке; многозначительно постучал себя пальцем по лбу; громко сплюнул и ожесточенно растер ногой.

…К двери каюты Джек Воробей подобрался на носках, придерживаясь за стены; прижался ухом. За дверью гудели голоса — Норрингтона, Элизабет и реже — Уилла, но слов он разобрать не мог. Пират вытащил из кармана камзола ключ — несколько секунд внимательно разглядывал; лицо его выражало самую искреннюю грусть. В глубине души Джек Воробей всегда верил, что недолюбливает бесчестные поступки. Подцепив ключ на палец, молитвенно сложил ладони и посмотрел вверх — точно прося у небес помощи в задуманном неблагородном деле. По пыльному потолку задумчиво пробирался таракан.

Воробей вздохнул, — и, не дыша, бесшумно вложил ключ в замочную скважину. Повернул раз и другой, прислушался; за дверью, кажется, ничего не заметили. Пират поднялся — и так же на носках, оглядываясь, удалился за угол.

…Солнце заметно склонилось к западу; тень от корабля накрыла шлюпку под кормой.

— Командор просил передать, что решил сопровождать наших гостей до места назначения! — Воробей кричал, перегнувшись через гакаборт. Внизу гулко плескалась, стучалась в обшивку вода; из пляшущей на ряби шлюпки глядели, закинув головы. — Он заботится о безопасности миссис Тернер… они как раз сейчас беседуют, — ухмыльнулся, подмигнул. — Старая любовь, сами понимаете…

Матросы переглядывались, пряча понимающие ухмылки; глуповатый Маллроу, не утерпев, громко фыркнул в рукав. Даже Гроувзу, вконец оглушенному всеми событиями этого дня, не пришло в голову усомниться в словах пирата. Командор, спасающий Воробья от Фишера, дочь и зять губернатора на борту «Черной жемчужины»… нет, больше лейтенанта Гроувза ничто не могло удивить. Он приказал гребцам отваливать, и вскоре мокрые лопасти весел заблестели на солнце.

— Поднять якорь! — грянул наверху голос Воробья.