День, в который…

И ни к месту было думать о том, что Воробья с его судном необходимо как можно быстрее убрать из Порт-Ройала. «Если я хочу, чтобы он остался в живых…»

Воробей пошевелился — снизу вверх взглянув командору в лицо, блеснул зубами, выговорил сдавленно:

— Джимми… еще немного… и бедный старина Джек останется с переломанными ребрами. Ты же не этого хочешь, верно?

Командор дернулся. Сглотнул.

Он не мог заставить себя разжать руки.

…И что-то нужно было сказать. Теперь, после всего… Но… Как когда-то, на стене форта («Боже, ведь это было недавно…»), он сумел выдавить только: «Вы достойная девушка, Элизабет…» Выговорить же то, что, по логике вещей, ему следовало бы сказать сейчас, у него и вовсе не поворачивался язык.

Грязный палец лег ему на губы. Воробей улыбался так искренне и солнечно — просто невозможно было поверить, что этот человек — ходячий источник неприятностей.

— Иногда можно обойтись без слов, Джимми…

Плохо понимая, что делает, командор облизнул губы. Слишком близко — это тело, этот запах, голая грудь в вырезе камзола… Вырез камзола сделал свое черное дело: под тяжелым копытом страсти погибли остатки головной боли и здравого смысла. Норрингтон судорожно глотнул воздуху. Пират прижался к нему бедрами, потерся ногой об ногу…

Тут-то в дверь и постучали.

XIV

И все же во второй половине дня двери особняка Дэвидсона вновь распахнулись перед командором. Губернатор, после всего происшедшего утром всерьез задумавшийся о превратностях жизни симулянта, на сей раз принял его в библиотеке, сидя в кресле, — с почти жалобной улыбкой.

— Командор, я надеюсь, хотя бы на сей раз у вас хорошие новости?

Норрингтон сцепил за спиной пальцы рук.

— Вы просили меня… вы неоднократно просили меня найти способ отправить с Ямайки мисс Элизабет с мужем…

Губернатор остался печален:

— Джеймс, я понимаю, что вы хотите мне сказать. Я знаю, что ни один корабль ямайской эскадры не может выйти в море. Я хотел просить полковника Фишера, но теперь… — Он безнадежно махнул рукой. — Джеймс, если бы у вас были дети, вы бы меня поняли. Эта угроза эпидемии… И каждый врач на счету, а бедный Уильям…

Норрингтон сделал вдох. Ему хотелось зажмуриться.

— Я имею в виду «Черную жемчужину».

Губернатор подскочил в кресле.

— Что-о?!

— …Джеймс, «Жемчужина» подошла бы нам, как и любое другое судно, — Элизабет прошлась по комнате, шурша юбками. На ней было уже другое платье — яблочно-зеленое тарлатановое.

Губернатор глядел на нее в ужасе.

— Но дитя мое…

— …Я доверяю Джеку. Но, — Элизабет была решительна, — это трусость. Это недостойно — сбежать из родного города, когда в нем беда… — Вскинув голову, она наконец повернулась к отцу. — Мы с Уиллом останемся.

Норрингтон глядел в сторону. В библиотеке царил полумрак, в узких, как лезвия, солнечных лучах — из щелей между закрытыми ставнями, — мельтешили пылинки. Кругом поблескивали золоченые надписи на корешках из телячьей кожи.

— Элизабет, — командор наконец повернулся, осторожно взял ее за локоть, мягко потянул за собой, — позвольте мне сказать вам несколько слов наедине.

Он подвел ее к кожаному диванчику в углу (тускло блестели золоченые гвоздики в складках тисненой кожи, на полсиденья лежала тень книжного шкафа), но она не дала себя усадить — высвободила локоть.

— Джеймс, вы можете меня не уговаривать. Я благодарна вам за заботу, но…

Подсвечник на резном столике был привставшей на цыпочки серебряной наядой, держащей факел. Из оплывшей кучки белого воска криво торчал черный догоревший фитиль.

— Элизабет, вы желаете Джеку смерти?

У нее, осекшейся на полуслове, расширились глаза — в сумраке они казались темными.

— Что?..

— Его необходимо срочно убрать с Ямайки. То есть зная, разумеется, капитана Воробья… — Норрингтон кривовато усмехнулся. — Но если бы на месте капитана Воробья был кто-то другой… менее… шустрый… то, зная полковника Фишера, я сейчас не дал бы за его жизнь ломаного гроша. А вы — прекрасный предлог. И вам с… — он все же заставил себя это выговорить, — с вашим мужем действительно будет лучше на Барбадосе.

Он говорил, уже понимая, что совершает ошибку. Почти любая девушка на месте Элизабет, несомненно, сочла бы, что лишь ради нее, единственной и неповторимой, из заботы и безответной любви бедняга командор настаивает, неумело прикрываясь каким-то, понимаете ли, паршивым пиратом, которого сам же рвался повесить… и не ради этого ли он и отбил пирата у жаждущего крови Фишера?..

Но Элизабет умна. И он торопливо продолжал:

— Вы ни в чем не виноваты. Вы не поможете этим несчастным, оставшимся без крова, если будете мучиться вместе с ними…

И это тоже было ошибкой. Если бы он действительно радел о безопасности Элизабет, ему, зная ее характер, стоило бы упирать на заботу о безопасности Воробья. Он же поступил наоборот, значит…

Элизабет смотрела ему в глаза. Еще утром Норрингтона бросило бы в пот под таким взглядом. В какой-то миг он в ужасе почти поверил, что она уже все поняла — и молчит только из жалости. А может быть, не находя слов от отвращения…

— Хорошо, Джеймс, — сказала она медленно, не отводя взгляда. — Хорошо, я согласна.

XV

«Черную жемчужину» стерегли «Вихрь» и «Юнона». Стоя на якоре не более чем в двух кабельтовых с левого борта и за кормой «Жемчужины», они держали пиратское судно под прицелом, преграждая ему выход на рейд. Пушечные порты англичан были открыты.

Солнце уже клонилось к западу, когда от берега отчалила восьмивесельная барка. Губернатор, окончательно переставший что-либо понимать и покорившийся судьбе, махал вслед ей вслед — лицо его выражало отчаяние. (Предложи столь безумную идею кто-нибудь другой, мистер Суонн и разговаривать бы с ним не стал, а приказал бы вывести вон, — но поведение командора и внезапный энтузиазм дочери, возомнившей себя спасительницей пирата, окончательно выбили у него почву из-под ног. Кляня себя за мягкотелость, он согласился.)

Несомненно, губернатору пришлось бы еще хуже, если б он мог предположить, что в те дни, что барка мирно покачивалась на якоре у наспех сколоченной временной пристани, в ней нашла приют злосчастная мартышка. Впрочем, этого предположить не мог никто — напуганная суматохой, причина всех несчастий Порт-Ройала забилась под лавку, где и осталась незамеченной.

Море рябило. Воробей смирно сидел на корме, рядом с Уиллом Тернером, вытянувшим негнущуюся ногу в лубке. («Рад тебя видеть, Джек», — бледный Уилл, вымученно улыбаясь, заворочался, пытаясь приподняться в подушках. Пират подсел на край постели, сжал плечи губернаторского зятя: «Уильям, дружище…» Ревность, которую в этот момент испытал Норрингтон, оказалась полнейшей неожиданностью для него самого. Он отвернулся — и тут же мысленно выругал себя. Он был уверен, что Воробей ухмыльнулся ему в спину — и, надо думать, не ошибся, ибо, обернувшись, встретил недоуменный взгляд Уилла. Воробей ухмылялся, опустив глаза.)