День, в который…

— …Заперто! — командор дергал дверь. — Проклятье! Мерзавец!

Уилл Тернер, пытаясь сесть в койке, вдруг засмеялся. Норрингтон обернулся — гневно и ошарашенно:

— Чему вы радуетесь?!

Элизабет, сидевшая на табуретке у постели мужа, смотрела испуганно. Тернер — растрепанный, с мокрыми волосами, — продолжал улыбаться.

— Я не знаю, чего хочет Джек… Иногда он выглядит настоящим сумасшедшим. Но он никогда ничего не делает просто так.

Норрингтон отвернулся; с трудом сдерживаясь, чтобы в присутствии женщины не разразиться ругательствами, с разбегу ударил в дверь плечом. В глазах потемнело. Дубовая дверь дрогнула, но не поддалась. Зато стихшая было головная боль теперь очнулась и толчками запульсировала в висках. Норрингтон тяжело дышал; привалившись к двери, взялся за голову.

— Вы не высадите эту дверь, — сказал Уилл.

Норрингтон не удостоил его вниманием — выпрямился, отступил, ударил снова… Дверь содрогалась, с потолка сыпался сор.

Двое, переглядываясь, наблюдали за ним. Он и сам понимал, какое представляет зрелище — командор, с безумным видом бьющийся в дверь, оказавшись пленником на пиратском судне…

Все скрипело, над головой топали бегущие ноги. За окном в кренящейся стене с тяжелым плеском заваливалась океанская равнина. «Жемчужина» ушла в плавание.

— Командор, — и куда девалась всегдашняя застенчивость Тернера! — Попробуйте открыть замок. (Норрингтон обернулся — бывший кузнец смотрел искренне и, кажется, не издевался.) Попробуйте ножом…

Элизабет сунула Норрингтону шпильку. Через долгие минуты безнадежной возни и сдавленных проклятий (шепотом, сквозь зубы), раздался ее мелодичный смех.

— Вы бесталанный взломщик, Джеймс. (Поднялась; хватаясь за стену, добралась до Норрингтона, легко положила душистую руку ему на плечо.) Дайте мне.

Пораженный Норрингтон смотрел, как дочь губернатора, присев на корточки, деловито ковыряется шпилькой в замочной скважине. Что-то провернулось — замок щелкнул. Пол со скрипом кренился под ногами; дверь распахнулась.

— Когда я была маленькой, — опершись на поспешно подставленную руку командора, Элизабет выпрямилась, отряхивая юбку, — от меня запирали конфеты в буфет. (Лукаво улыбнулась.) Мне это никогда не нравилось.

Командор не дослушал — отстранив ее, выскочил в коридор.

…В небе, над парусами, плыли облака и бесстыдно развевался черный флаг. «Жемчужина» уже вышла на внешний рейд, и берег Ямайки стал туманной полосой на горизонте.

Стуча сапогами и расталкивая встречных пиратов, разъяренный Норрингтон взбежал на капитанский мостик. Воробей был тут — и встретил его самой широкой улыбкой.

— Командо-ор…

Норрингтон лишился дара речи.

— Видишь ли, Джимми… я тут пораскинул мозгами… и решил… — Воробей пробирался к нему, держась за ванты — этой шаткой своей, странно грациозной походочкой. Лицо… губы… И — на выдохе, заговорщицким полушепотом: — Что со мной тебе будет лучше.

Только увидев, как у Гиббса приоткрывается рот, Норрингтон осознал смысл фразы.

— Вы…

— Жизнь коротка, Джимми, — всего несколько шагов, и — пират рядом; морской ветер уносил запах пряностей. — Погляди туда, — смуглый палец в перстне ткнул в удаляющуюся Ямайку. — Они все хотели жить. Кое-кто из них даже почитал закон. И где они теперь? — Округлившиеся губы — близко-близко; бисеринки пота под усами… Шепот: — Смекаешь, о чем я?

Ошалевший Норрингтон только сделал странное движение головой — не то «да», не то «нет»; он и сам не понимал, что хотел бы ответить.

— Это будет самая большая глупость в моей жизни, — Джек сощурился, — но… — Положил руку командору на плечо — шептал прямо в лицо, Норрингтон чувствовал его дыхание, и даже запах перегара уже не имел значения. — Это очень, очень смешно, Джимми. Ты будешь долго смеяться… — Палец лег командору на губы, провел, чуть нажимая. Ветер бросил всю Воробьеву гриву командору в лицо — нитка бус хлестнула по щеке, но он не почуял боли. Он завороженно смотрел, как шевелятся эти губы… и — совсем тихое: — Я не хочу тебя лишиться, Джимми.

Норрингтон судорожно сглотнул. Он ничего не мог с собой поделать — в присутствии этого человека здравый смысл отказывал ему.

И все же то, что сделал Воробей, командору в голову прийти не могло. Теплое дыхание, всего пара дюймов между лицами… и все же, даже когда эти губы прикоснулись к его губам — щекотали усы и бородка, и чужой язык провел между его губами — и влез вдруг в его рот, — он все еще не мог поверить.

…«Черная жемчужина» удалялась. Команды обоих английских фрегатов столпились у бортов — пиратский корабль, который все уже считали законной добычей, вопреки всякой логике и здравому смыслу уходил целым и невредимым… На капитанском мостике «Жемчужины» предстало зрелище.

Матросы протирали глаза; полковник Фишер, остолбеневший на верхней ступеньке трапа, уронил подзорную трубу на голову поднимавшемуся следом офицеру — тот охнул, схватился за треуголку. Полковник бросился к борту, за ним бросились все остальные.

…Пираты столпились на трапе. Кто-то неуверенно захихикал. Кто-то выругался. Кто-то зааплодировал. На их глазах их капитан целовал командора — а у того было совершенно ошалелое лицо, и руки явно не знали — то ли отталкивать, то ли ударить… и в конце концов легли Воробью на плечи — рывком притянули ближе.

Элизабет проталкивалась между пиратскими спинами — мокрые от пота рубахи, прилипшие к лопаткам, не спина — вонючая гора мускулов, в такую бить слабым девичьим локтем — все равно, что в стену. И все же, закусив губу, она озлобленно пихалась, протискивалась боком, — пираты даже не оборачивались, всецело поглощенные чем-то, чего она за ними увидеть не могла. Но Элизабет была упряма, и таки пробилась в первые ряды — и, взглянув туда же, куда глядели все, застыла.

Норрингтон не видел ее. Его рука ползла вниз по спине пирата — камзол, ремень, фалды камзола… рука будто обрела собственную волю — там, под грубой тканью, она чуяла жаждущее тело, и ей не было никакого дела до панических воплей рассудка. Плохо понимая, что делает, Норрингтон грубо стиснул ягодицу пирата, прижал его бедрами к себе, — Воробей, кажется, ухитрился скорчить гримаску, орудуя языком в его рту. Нога пирата прижалась к его бедру. Палуба качалась, левой рукой Норрингтон цеплялся за ванты, — отстраненно скользили чудовищные по сути мысли: что, того и гляди, они оба рухнут прямо на палубу; что такого неслыханного позора английский военно-морской флот не знал со дня основания…

Элизабет медленно повернулась — вокруг одинаково обалделые лица глядели сквозь нее. Встретилась глазами с Анамарией — та моргнула и вдруг с совершенно детской растерянностью развела руками. Элизабет торопливо оглянулась еще раз, но кошмарное видение на мостике не исчезло. Нога в широкой грязной штанине и нечищеном ботфорте терлась о ногу в форменных панталонах, а рука Норрингтона… НОРРИНГТОНА!.. Который даже мороженое даме на балу подавал, будто аршин проглотив…

Придерживая руками растрепавшиеся на ветру локоны, бывшая невеста командора открыла рот — и поперхнулась; откашлявшись, спросила у Анамарии: