Денис Давыдов
Шрифт:
В первом письме он писал:
«Одна из главных черт моего характера — откровенность, следовательно, с тобой, милый Вася, я по характеpy и по долгу отца обязан быть откровеннее, чем с другими... Я мог и не должен был соглашаться на просьбу твою, потому что я остаюсь при своем мнении, что поступление в артиллерийское училище принесло бы тебе несравненно более пользы... Теперь меня беспокоит уже недостаток познаний, с которым ты вступишь на военное поприще... Я с самой нежной молодости своей не переставал твердить и толковать тебе, что ни самый красивый мундир, ни самый высокий чин не дают познаний, необходимых для человека, желающего быть полезным своему отечеству; но приобретшему обширные сведения легко с честью и со славою носить
В другом письме:
«Ради бога, милый друг, старайся быть тверд в твоих правилах, не поддавайся внушениям легкомысленной молодежи, которая будет стараться сбивать тебя с избранного пути; я уверен, что по чувствам, которые я старался вселить в тебя, по примеру моему, по крови, которая течет в твоих жилах, путь, тобою избранный, — прямой и честный. Следуй неуклонно по нем и не гляди по сторонам, где бывают болота с лягушками... Наблюдай бдительно за собой, старайся направлять движения души сообразно с правилами чести...»
В третьем письме:
«...В течение сорокалетнего, довольно блистательного моего военного поприща я был сто раз обойден, часто притесняем и гоним людьми бездарными, невежественными и часто зловредными, но это было дело судьбы; мое же дело заключалось лишь в том, чтобы служить ревностно, не глядя по сторонам. Я никогда не сравнивал судьбы своей с судьбою других... И потому в итоге моей службы почитаю себя более других счастливым. На мой удел пала, могу сказать без хвастовства, не дурная репутация, на обошедших меня по службе — чины и ленты. Я с ними, конечно, не поменяюсь. Вот тебе живой пример перед глазами, взирай на него и руководись им, как попутной звездой, и ты будешь счастлив, если не наградой людей, то наградой своей совести, что. в миллион раз сладостнее и восхитительнее; с ней легче живется и дышится, чем в чинах и лентах, но с душою порочною и недостойными делами».
Все, чем дышал он сам, что исповедовал в течение всей своей бурной и переменчивой жизни, Давыдов отдавал в дорогу своим сыновьям...
Лишь в начале 1839 года Денис Васильевич узнал, что торжественное перенесение праха Багратиона высочайше утверждено на нынешнее лето. Он был несказанно рад этому известию и, конечно, волновался о самой траурно-парадной церемонии, быть при которой ему очень хотелось.
20 марта 1839 года он писал Алексею Петровичу Ермолову из Верхней Мазы в Петербург:
«Перемещение праха кн. Багратиона требует заблаговременного распоряжения и предписаний в те места, которые в этом деле должны несколько соучаствовать и коим нужно будет употребить несколько времени для приведения в исполнение предписанного. Места эти — синод и Владимирское губернское правление. Сверх того, если честь его перемещения возложена будет на меня (и на которую, впрочем, я имею все право и потому, что я был более времени, чем другие, адъютантом князя, и потому, что я подал мысль о перемещении его праха и хлопочу о том), то мне нужно будет получить на сие предписание военного министра заблаговременно, дабы иметь время распорядиться по сему случаю».
Он снова ждал и очень волновался. Наконец Денис Васильевич получил извещение управляющего инспекторским департаментом П. А. Клейнмихеля о том, что государь высочайше повелел перевезти прах Багратиона на Бородинское поле в сопровождении генерал-лейтенанта и кавалера
Давыдова под почетным конвоем одного из расквартированных во Владимирской губернии кавалерийских полков. Траурному кортежу предписывалось прибыть к Бородинскому полю 22 июля, где и должно в этот день состояться торжественное перезахоронение праха полководца у подножия недавно сооруженного памятника Славы «с положением на этом месте мраморной и чугунной досок с приличною надписью».Денис Васильевич тут же, ясным делом, начал составлять проекты этой «приличной надписи»: «Князь Багратион Петр Иванович... закален в боевом огне на приступах Очакова и Праги... Око и десница Суворова в Италии... Щит чести русского оружия в Пруссии, Финляндии, во Фракии и России... Враг врагу противившемуся, друг побежденному... Любовь и надежда Русского солдата везде и всюду... В роковой день священного Бородинского боя он пал... Здесь покоится прах его. Благословите!..»
Давыдов, узнав, что для почетного конвоирования отряжен Киевский гусарский полк, для уточнения деталей церемонии сносился с командиром 6-й легкой кавалерийской дивизии генерал-лейтенантом Гельфрейхом, в чьем подчинении находился этот полк, а также с другими воинскими начальниками, уточнял маршрут движения и произведение всех торжественных эволюций. Он снова был возбужден, порывист и деятелен.
Однако этого торжества, к которому он так готовился, увидеть ему было не суждено...
22 апреля 1839 года около 7 часов утра на 55-м году жизни Денис Васильевич скоропостижно скончался апоплексическим ударом в своем имении Верхняя Маза.
Жуковский на эту скорбную весть отозвался искренними печальными стихами:
И боец — сын Аполлона, Мнил он гроб Багратиона Проводить в Бородино, — Той награды не дано: Вмиг Давыдова не стало! Сколько славных с ним пропало Боевых преданий нам! Как в нем друга жаль друзьям!..И все-таки по невероятному стечению обстоятельств они вновь встретились уже после смерти — прославленный полководец Багратион и его верный боевой адъютант, лихой гусар, поэт и партизан Денис Давыдов, которого князь Петр Иванович с любовью называл своим меньшим братом. Когда прах Дениса Васильевича в соответствии с давним обычаем по истечении 6 недель содержания в склепе под алтарем Верхнемазинской церкви был привезен в Москву для захоронения в Ново-Девичьем монастыре подле родовых могил его предков, в этот самый день первопрестольная столица под печальный гул колоколов встречала траурный кортеж, сопровождавший покрытый боевыми знаменами и цветами гроб Багратиона...
...А в далекой степной Верхней Мазе в приземистом и длинном барском деревянном доме под окнами кабинета, где с размаху остановилось сердце Дениса Васильевича, хлопотали, ставя на крыло подросших птенцов, веселые ласточки, за которыми он так любил следить в минуты раздумий, катилось по бесконечно-просторному безоблачному небу знойное солнце, а за приспущенными шторами в рабочей комнате поэта-партизана все было точно так же, как при нем. Софья Николаевна, которой выпадет более чем на 40 лет пережить своего мужа, долгие годы не позволит никаких перемен в его кабинете.
На столе под зеленою лампою все так же будут лежать его перо и листы недоконченных военных записок, письма друзей и третий том пушкинского «Современника», раскрытый на статье Дениса Васильевича «О партизанской войне», которая заканчивалась его строгими, провидческими, летящими сквозь время словами, упредительными для недругов так любимого им отечества:
«Еще Россия не поднималась во весь исполинский рост свой, и горе ее неприятелям, если она когда-нибудь поднимется!»