Деревня дураков (сборник)

Было нечто стыдное в том, чтобы вот так запросто ворошить чужие вещи, казалось, еще не остывшие от прикосновений чьих-то рук.

Узнав, что он историк, старуха настойчиво предлагала ему набор из пятидесяти пластинок с записью речи Сталина на съезде КПСС. Первые пять были слегка подмочены дождем, но она божилась, что это неважно – там все равно одни аплодисменты.

В первый же ее приезд отец Константин, не торгуясь, купил полустертый латунный образок, и это сильно вдохновило старуху, в один присест заработавшую почти половину своей пенсии. Но больше предметов культа в разоряемых жилищах не попадалось. И торговля шла вяло.

Иногда подходили местные женщины, долго ковырялись в развалах, наконец выуживали что-нибудь, годившееся в хозяйство, и начинали страстно спорить о цене. Бабка, помня о своей начальной удаче, сдавалась неохотно и уступала лишь когда охрипшие покупательницы показывали спину.

На этот раз рядом со старухой стояла, завороженно листая старинный фотоальбом, невзрачная девушка, которую Митя мельком видел в деревне дураков. Напуганный напутствием пенсионера Гаврилова, он не рисковал приближаться к нескольким коттеджам за лесом, но издали с интересом наблюдал за жизнью странной коммуны.

– Вот еще одна, – пожаловалась старуха, уже привыкшая к Мите. – Такая же, как ты, бездельная. Только любуется, ничего не покупает. Может, с вас за просмотр деньги брать?

– У меня нет денег, – улыбнулась Настя. – А то б я обязательно что-нибудь купила. Бюст Пушкина, например. У моей бабушки был точь-в-точь такой же, только без носа: папа в детстве им орехи колол…

– Нет у нее денег! – перебила старуха. – Тебе, поди-ка, за дураков богато плотят?

Настя смущенно покачала головой.

– Скажешь, мало? Да за мало кто с ними нянькаться будет? Ну, скажи, сколько, – не унималась та.

– Нисколько, – невольно вздохнула Настя, приготовившись выслушать обычный в таких случаях поток слов.

Но старуха оказалась на редкость немногословной.

– Н-да. Чудны дела Твои, Господи, – пробормотала она и отошла на другой конец своих сокровищ.

– Видите, – девушка протянула Мите открытый фотоальбом в кожаном переплете, так естественно, будто они только вчера расстались, – какие удивительные лица у этих людей. Как с другой планеты. Сейчас таких нет.

– А мне, – Митя с удивлением понял, что совсем не дичится, – как-то неловко их разглядывать. Чужая жизнь, чужие семьи. Вот свадьба, ребенок родился, «привет от брата Виктора из Кунгура»… Какое у меня право во все это лезть?

– Я почему-то не чувствую их чужими, отдельными от себя, – Настя склонила голову к плечу. – Просто незнакомые. Но не чужие. Нет.

Притарахтел на своем грузовике детина, грозно замычал на ничего не продавшую мать, сгреб в охапку барахло и укатил в родную деревню, которую доламывал собственными ручищами.

Порой Митя невольно представлял, что будет дальше. Когда немой распродаст по бревнышку все дома, похоронит свою старуху – и останется один на голой земле. Думать об этом, как и вообще о будущем, было страшно. Наверное, поэтому Митя и стал историком: прошлое, конечно, тоже наводило жуть, но оно уже не могло случиться.

Подождав, пока осядет пыль, Настя с Митей медленно зашагали по пустой дороге. На обочине то тут, то там валялись высохшие шкурки сбитых машинами лягушек. Митя хотел проводить девушку до околицы и попрощаться, но Настя неожиданно предложила:

– Пойдемте, я вас с нашими познакомлю? А то я смотрю, вы все вокруг да около ходите, не решаетесь подойти… Не бойтесь, – улыбнулась она, заметив Митино замешательство. – Они не буйные, как думает тот смешной человек. Буйных нам никто бы не доверил!

После службы отец Константин тоже хотел прогуляться до деревни дураков. Но не тут-то было. У Любки случился очередной кризис. Она рассорилась с Костей, вышвырнула из окна его куртку и громогласно грозила уйти жить на лесопилку.

Привлеченные гвалтом, против Любкиной конурки толпились праздные кумушки, на чьих лицах сияло злое удовольствие. Они встретили подбежавшего отца Константина торжествующими взглядами, будто говорили: все твои старания зря. Ему даже захотелось обернуться и крикнуть: «Да, зря! А вы-то чему радуетесь?»

Но в этот момент он увидел Костю и сразу о них забыл. Мальчик сидел в лопухах, прижавшись спиной к забору, ожесточенно рвал вокруг себя траву и тихо, как маньяк, твердил одно слово:

– Ненавижу!

Карточный домик разлетелся – ничего другого с ним и не могло произойти. И на секунду у отца Константина опустились руки. Захотелось уйти. Но вдруг вспомнилось свечение сегодняшней девочки, ее летящее навстречу миру лицо, беззащитный взгляд – стало невозможным отступить. Он шагнул к Косте.

– Ненавижу! – огрызнулся тот.

Однако интонация неуловимо изменилась, и отец Константин понял, что это еще не конец, а только его начало. В Костином голосе, ровно как в Любкиных криках, была бесповоротность, но не было решимости вступить в нее прямо сейчас.

К вечеру гроза миновала, Любка наоралась и прибежала в сарай. Костя, за весь день не сказавший ничего, кроме «ненавижу», хмуро собрался и пошел с матерью домой.

Глава девятая Деревня дураков

Краснощекий немец Дитрих с мягкой русой бородой, больше похожий на новгородского богатыря, чем на иностранного волонтера, священнодействовал: вытряхивал на землю мусор из больших пакетов и аккуратно раскладывал на три кучки.

Издалека Митя принял Дитриха за одного из безумцев, населявших деревню, и бессознательно замедлил шаг, чтобы оказаться за Настиной спиной.

Честно говоря, Митя вообще предпочел бы вернуться, но стыдился своего малодушия, и главное, не смог бы ничего объяснить этой некрасивой девушке, которая так легко и радостно шагала рядом и, казалось, совсем не сомневалась в его способности выдержать предстоящую встречу.

Румяный Дитрих приветственно помахал им пустой конфетной коробкой.

– Сортировка отходов! – гаркнул он с надрывной хрипотцой ярмарочного зазывалы. – Почти сто процент утилизация! Экология не терпит ущерб! Думать, я дурак? А природа так не думать!