Дерево Серафимы

На этой лавочке когда-то сидела Серафима в ярко-желтом пуховике с капюшоном и ждала меня, как она потом рассказала – целых три часа.

Замерзла тогда, как цуцик…

Сегодня было тепло, я даже пожалел, что надел тяжелую кожаную куртку. Она была не только тяжелой, но и стала в последнее время великоватой. Да еще вязаную шапочку натянул по самые уши. Хотел тут же, как вышел на улицу и убедился, что не так уж и холодно снять, но решил, что сниму ее чуть позже, когда полностью оклиматизируюсь. Еще я пожалел, что забыл дома сигареты. Вообще-то курить мне не хотелось, но привычка… Как это – сидеть на лавочке и не курить?

Нелогично.

Думал, долго буду сидеть на лавочке, отдыхать после спуска с третьего этажа, но уже через минуту понял, что готов встать и идти дальше. А куда я пойду? Дойти, что ли до ближайшего киоска и купить сигарет, а потом вернуться и покурить на лавочке? Идти куда-то далеко не решился. Да и неловко – в пижамных брюках, старенькой поношенной куртке и зимних ботинках. Прохожие смеяться будут, подумают – придурок из психушки сбежал. Я пошарил в карманах и нашел мятую десятку и какую-то мелочь. На сигареты, к которым я привык, этого было мало. Значит, не буду курить. Могу я на своей первой прогулке не курить? Могу. А может, вообще бросить курить? Буду вести здоровый образ жизни, и беречь здоровье. Подумал и внутренне расхохотался. А, собственно говоря – чего это мне смешно стало?

Может, еще не все потеряно… Врачи ошибаются не реже всех остальных. А может быть и чаще.

– Здравствуйте! Что-то давно вас не видно было, уезжали куда-то?

Рядом со мной на лавочку опустила свое тяжелое, казавшееся железобетонным седалище женщина, живущая в соседнем подъезде, Лилия или как ее все звали – Лилька. Считалось, что она с гусями. Она была пенсионеркой, но сериалов по телевизору не смотрела, а постоянно топталась во дворе – собирала совочком и веничком в ведро мусор с тротуара и окурки под окнами. Причем, делала она это бескорыстно. За добровольную работу дворничихи ЖЭК Лильке денег не платил и не собирался. Нравится – пусть возится. Но Лилька и не требовала денег, просто терпеть не могла, когда во дворе мусор. Может, поэтому Лильку и считали бабкой с придурью? Если подумать, так во всем доме она одна и была нормальной. А может быть не только в доме, но и во всем мире. Да и вообще – кто может поручиться, что он нормален на все сто процентов? Наверное, нет таких. Я даже как-то подумал, возьмись психиатры поголовно проверять население на предмет психического здоровья, большинство окажется конкретными шизофрениками, многие параноиками, а остальные должны стоять в быстродвижущейся очереди за получением подобного диагноза.

Скамейка возмущенно скрипнула под весом Лильки. Лилька стала отлеплять черенком кургузого веника жвачку, прилипшую к совку.

– Уезжали куда, спрашиваю? – повторила она свой вопрос. – Или в больничке лежали?

– Уезжал, – задумчиво ответил я. – Вчера только вернулся.

Лилька взглянула на меня внимательно:

– Видать, тяжелая была… поездка. Вон как похудели-то!

Я кивнул:

– Ничего, отъемся.

Я вдруг вспомнил, что не позавтракал сегодня. Егор, убегая на занятия, сказал, что завтрак на столе. Я ему пообещал, что обязательно съем все, что он наготовил, но чуть позже. А сам пошел гулять. Теперь я понял, что проголодался.

– Отъешься, отъешься, – Лилька перешла на "ты", – коли вернулся, так отъешься… Милок, а ты мне помочь не желаешь?

– Что надо сделать?

– Ведро видишь у меня полное? К соседнему дому до контейнера добежи, вывали ведерко. Заодно аппетит нагуляешь. Сбегай, а я тут посижу. А то я сегодня устала что-то, с шести утра на ногах.

Намусорили поганцы, окурков набросали…

Я взял ведро с мусором и пошел к соседнему дому. Когда вернулся,

Лилька встретила меня вопросом:

– Ну что? Нагулял? Аппетит-то?

– Нагулял. Пойду завтракать.

– Ничего, – сказала она и повторила: – Отъешься. Коли вернулся, так обязательно отъешься.

На втором этаже я сделал небольшую передышку. Стоял и вспоминал, как вознес Серафиму на руках в квартиру, как бежал, не замечая ступенек, можно сказать – летел на крыльях любви, и как потом мы с ней не сразу добрались до дивана.

Толком позавтракать мне не дал Андрей Александрович Малосмертов, явился с визитом к умирающему и был крайне удивлен такового не увидев.

– Евгений Васильевич! – он округлил глаза. – Что с вами? Я вас не узнаю…

Я потер подбородок.

– Извините, не в форме. Побриться забыл. И видок, конечно… вы правы. Утро давно прошло, а я еще в пижаме.

– Евгений Васильевич, я просто поражен. Что случилось? Вам что, лучше стало?

Я пожал плечами:

– Просто передумал умирать.

– Похвально, похвально… Вы не против? – Андрей Александрович, не сводя с меня удивленного взгляда, стал машинально открывать свой саквояж. Я понял, что сейчас начнутся процедуры проверки моего организма всеми приборчиками из переносной амбулатории доктора

Малосмертова.

– Валяйте, док, – со вздохом сказал я, – куда от вас денешься?

– Я только руки помою…

Сначала Андрей Александрович долго щупал мой пульс холодными пальцами, потом стал слушать сердце и легкие, прикладывая к моей костлявой груди и не менее костлявой спине еще более холодное ухо стетоскопа. При этом у него было удивленное лицо, и он периодически цокал языком и бормотал что-то типа:

– Удивительно… если учесть, что в анамнезе… кроме того, при полном отказе от терапии… это может стать м-м-м-ням… мировым открытием… очень, очень м-м-ням… удивительно.

– Что, док, срок моей кончины можно перенести на более позднее время? – спросил я.

– Что?.. Давайте, давление измерим, Евгений Васильевич.

– Да что его мерить? Вчера только мерил. Утром.

– И какое было?

– Как всегда – сто на шестьдесят.

– Нет, давайте, все-таки измерим ваше давление.

Измерил.

– И как? – спросил я.

– Поразительно. Вас, Евгений Васильевич можно в космос посылать.

Сто двадцать на восемьдесят. И сердце у вас в полном порядке и пульс хороший и легкие чистые… А ну-ка, – Малосмертов достал из саквояжа прибор со шнурами и с электронным дисплеем, – ложитесь на диванчик,

Евгений Васильевич. Посмотрим ваши биоритмы.

Я лег, а доктор Малосмертов стал тыкать в меня эбонитовым стержнем в разные места. Мне было неприятно, а доктор все цокал языком и бормотал едва различимое:

– Если понять причину… м-м-м-ням-ням-ням, то можно… м-м-м, а это значит… м-м-м-ням, что методика… м-м-м-ням-ням… Но что же повлияло на м-м-м… Вот если это… м-м-м-ням… Да это на нобелевскую премию тянет…м-м-м-ням-ням-ням… не меньше…

Смотав шнуры и убрав в саквояж свои причиндалы, Андрей

Александрович присел на край дивана и, пытливо и пристально посмотрев мне в глаза, сказал:

– Евгений Васильевич, скажите честно…

Я дурашливо прижал руки к сердцу.

– Я всегда предельно честен с вами доктор.

– … Скажите честно, вы обращались за помощью к какому-нибудь другому врачу? Он вам рекомендовал какие-нибудь… препараты?

– Как на духу, – ответил я, – ни к кому не обращался и никаких препаратов не принимал. Только те пилюли, которые вы мне принесли.

– Какие пилюли? – встрепенулся Андрей Александрович.