Деревянные кресты

Гуляя вдоль магазиновъ, онъ замтилъ въ окн одной табачной лавочки великолпную картину, передъ которой онъ въ восхищеніи остановился. Этотъ шедевръ былъ составленъ изъ двнадцати подобранныхъ иллюстрированныхъ открытокъ и изображалъ гигантскую женщину въ серебряной кирас, которая держала въ одной рук пальмовую втвь, въ другой горящій факелъ и, казалось, вела за собой хороводъ солдатъ въ сромъ, солдатъ въ зеленомъ, солдатъ въ форм цвта хаки. Ему показалось, что французскій солдатъ похожъ на него, какъ братъ родной, и онъ былъ безконечно польщенъ.

Онъ вошелъ и спросилъ у лавочницы:

— Сколько стоитъ ваша штука?

— Три франка, — сухо отвтила хозяйка магазина.

Сюльфаръ поморщился, вспомнивъ, что у него остался только франкъ восемьдесятъ сантимовъ.

— Я хотлъ бы только одну нижнюю открытку, — настойчиво сказалъ онъ. — На ней изображенъ солдатъ, который похожъ на меня.

Лавочница пожала плечами.

— Отдльно не продается, картину нельзя расчленить, — сухо отвтила она.

Сюльфаръ почувствовалъ, что весь краснетъ. И яростно ударивъ по прилавку своей искалченной рукой, онъ крикнулъ:

— А я, не расчленилъ я свою руку?

Лавочница только моргнула глазами, какъ будто крики эти причиняютъ ей боль, но не приподняла головы и продолжала развшивать нюхательный табакъ.

— Но если тутъ есть вернувшіеся съ фронта, они должны понять, какая рана у меня, — обратился Сюльфаръ къ господину, выбиравшему сигары.

Покупатель сдлалъ неопредленное движеніе головою, отвернулся и сталъ глубоко затягиваться, разжигая сигару. Сидвшіе рядомъ за столиками уткнулись въ свои стаканы, а гарсонъ, чтобы ничего не слышать, раскрылъ газету. Сюльфаръ посмотрлъ на всхъ, понялъ и, уже успокоившись, пожалъ плечами.

— Хорошо, — сказалъ онъ, бросая на прилавокъ полтора франка. — Получите в дайте мн коробку англійскихъ папиросъ, я уже давно курю только простой табакъ.

Днемъ посл долгихъ колебаній, пройдя нсколько разъ взадъ и впередъ передъ дверью дома, гд жили родители Демаши, не ршаясь войти, онъ, наконецъ, навстилъ ихъ. При вид скорби матери, сердце его сжималось, онъ чувствовалъ себя смущеннымъ, опасался, что ведетъ себя не такъ, какъ нужно, слишкомъ громко говоритъ. Когда онъ уходилъ, мать Демаши поцловала его, и Сюльфаръ, чувствуя, что слезы готовы брызнуть у него изъ глазъ, поспшно вышелъ. Только консьержка видла, какъ онъ плакалъ.

— Жильберъ былъ мой товарищъ, — сказалъ онъ ей, — славный парень.

Онъ отправился въ Левалуа и пошелъ съ пріятелями въ кафэ, и тамъ въ теплой атмосфер дыма, дружескихъ голосовъ, среди чоканья стакановъ, онъ почувствовалъ, что горе его разсивается.

Мягко развалившись на кожаной скамейк, онъ пилъ маленькими глотками вино, слдя за легкими клубами синяго дыма. Постители говорили о войн, держа передъ собой вечернія газеты, и это раздражало его.

Арміи теперь подвигались ежедневно километровъ на десять, тогда какъ въ его время приходилось недлями выбиваться изъ силъ, чтобы вырвать нсколько сотъ метровъ, и то усявъ ихъ сплошь трупами. Когда онъ называлъ мста сраженій, трагическія названія, которыя считались безсмертными, оказывалось, что ихъ не знали — эгоистичный тылъ забылъ ихъ. И имъ овладвало нчто врод ревности и зависти.

Однако, въ этотъ вечеръ онъ чувствовалъ себя счастливымъ. Слова доходили до него какъ бы сквозь туманъ и казались ненужной болтовней.

— Остается только ждать, — ораторствовалъ хозяинъ, орудуя надъ бутылками на прилавк. — Теперь мы уврены, что имъ отъ насъ не уйти. Мы надлаемъ у нихъ, то же самое, что они длали у насъ.

— Замолчи ты, — запротестовалъ рабочій, игравшій въ кости. — Нуженъ миръ, — вотъ что необходимо. Это позоръ — продолжать такъ долго эту гнусность.

Одинъ изъ постителей, немного опьянвшій, сидя съ утомленнымъ видомъ верхомъ на стул, съ блдными щеками и ярко-красными ушами, пробормоталъ свое мнніе:

— Миръ или не миръ, теперь уже поздно, — это пораженіе. Ничего не подлаешь, говорю я вамъ, игра проиграна. Для насъ это пораженіе.

Сюльфаръ поднялъ голову и воззрился на того, кто говорилъ такъ.

— А я, — сказалъ онъ ему, — я говорю и утверждаю, что это побда.

Подвыпившій поститель посмотрлъ на него и пожалъ плечами.

— Почему такъ, почему это побда?

Сюльфаръ смшался на мгновеніе, не находя сразу нужныхъ словъ, чтобы выразить свое безотчетное счастье. Затмъ, не понимая даже жуткаго величія своего откровеннаго признанія, онъ отвтилъ напрямикъ:

— Я нахожу, что это побда потому, что я вырвался оттуда живой…

XVII И ВСЕ КОНЧЕНО

И все кончено…

Вотъ блый листъ бумаги на стол и спокойный свтъ лампы, и книги…

Разсчитывалъ ли я увидть ихъ снова когда-нибудь, когда я находился тамъ, такъ далеко отъ покинутаго дома?

Мы говорили о жизни, какъ о чемъ-то умершемъ, увренность въ томъ, что мы уже не вернемся, отдляла насъ отъ жизни, какъ безграничное море, и самая надежда, казалось, становилась ограниченной, удовлетворяясь только желаніемъ дожить до смны. Было слишкомъ много снарядовъ, слишкомъ много крестовъ. Рано или поздно нашъ чередъ долженъ былъ наступить.

И, однако, все кончено…

Жизнь вступаетъ въ свои права. Траурныя вуали спадутъ, какъ мертвые листья. Образъ погибшаго солдата начнетъ медленно стираться въ сердцахъ тхъ, которые его такъ любили и уже утшились. И вс мертвые умрутъ во второй разъ.

Нтъ, мученическая доля ваша еще не кончена, товарищи мои, и желзо еще разъ ранитъ васъ, когда заступъ крестьянина взроетъ вашу могилу.

Дома возродятся подъ своими красными крышами, развалины превратятся въ города и окопы въ поля, солдаты, усталые, вернутся домой. Но вы, вы не вернетесь никогда.

Мертвецы, бдные мои мертвецы, теперь начнутся ваши страданія, ибо не будетъ сердецъ, къ которымъ вы могли бы прижаться. Мн кажется, я вижу, какъ вы бродите, ощупью ищете среди вчной ночи всхъ этихъ неблагодарныхъ живыхъ, которые уже забыли васъ.

Иногда по вечерамъ, какъ сегодня, когда, уставъ писать, я опускаю голову на руки, я чувствую, что вы вс здсь, около меня, товарищи мои. Вы вс встали изъ вашихъ преждевременныхъ могилъ, вы окружаете меня, и въ странномъ замшательств я уже не различаю тхъ, кого я зналъ тамъ, отъ скромныхъ героевъ этой книги, которыхъ создалъ я. Они пережили вс страданія какъ бы съ цлью облегчить ихъ, переняли ваши лица, ваши голоса, и вы такъ похожи другъ на друга въ вашей общей скорби, что воспоминанія мои путаются, и я иногда съ отчаяніемъ въ душ стараюсь припомнить погибшаго товарища, котораго заслонила собою тнь, призракъ, такъ схожій съ нимъ.

Вы были такъ молоды, такъ доврчивы, такъ сильны, товарищи мои — о, нтъ! вы не должны были умирать… Такая радость жизни была въ васъ, что она преодолвала худщія испытанія. Среди грязи окоповъ, изнывая подъ бременемъ военной тяготы, даже передъ лицомъ смерти — вы смялись, я слышалъ вашъ смхъ и никогда не слышалъ плача. Въ этой способности шутить не воплощалась ли ваша душа, бдные друзья мои, не она ли придавала вамъ больше силы?

Чтобы разсказать о вашихъ долгихъ страданіяхъ, я ршилъ тоже пошутить, посмяться, какъ смялись вы. Одинъ въ моихъ безмолвныхъ грезахъ, я опять взвалилъ сумку на спину и, безъ спутника, мысленно еще разъ совершилъ весь путь съ вашимъ полкомъ — теперь полкомъ призраковъ.