Деревянные кресты
Шрифт:
Находили, что онъ измнился. Онъ былъ не такъ оживленъ, не такъ веселъ. Онъ ни съ кмъ не длился своими заботами. Выдавая себя за побдителя сердецъ въ маленькихъ ресторанахъ, за ловкаго парня, который „не даетъ спуска бабамъ“, не могъ же онъ признаться, что груститъ такъ часто изъ-за своей жены.
Она писала ему теперь только изрдка по десятку строкъ, и хотя изъ вжливости говорила: „Надюсь, что ты чувствуешь себя хорошо“, но не высказывала чрезмрнаго безпокойства. Никогда не спрашивала она его, думаетъ ли онъ скоро пріхать, и на долго ли. Она ему написала, что не работаетъ уже въ прежней мастерской, но не сообщила, гд работаетъ теперь, и на вс вопросы,
Съ того времени, какъ онъ выздоровлъ, его безпокоило предстоящее медицинское освидтельствованіе. Что если его признаютъ годнымъ, отправятъ опять на фронтъ?… Онъ съ крайнимъ интересомъ слдилъ за всмъ, что происходило во врачебныхъ комиссіяхъ по освобожденію и по отпускамъ. Онъ безъ конца разспрашивалъ тхъ, которые подверглись осмотру, съ тревогой слдилъ за измненіями настроенія комиссій, сегодня снисходительныхъ, на другой день строгихъ, и завязывалъ сношенія съ секретарями. Онъ зналъ уже фамиліи всехъ врачей, ихъ странности, ихъ слабости, и у него было вполн сложившееся мнніе о каждомъ изъ нихъ, причемъ тхъ, которые легче освобождали отъ службы, онъ считалъ наиболе знающими.
Онъ снова началъ кашлять, отчасти принуждая себя, лъ умренно и пріучился ходить сгорбившись, опираясь на палку. Артиллеристъ, его сосдъ по палат, обвинялъ его даже, что онъ куритъ сру по утрамъ въ дни засданій комиссіи, чтобы въ легкихъ его слышался свистъ. Во время прогулки, однако, голосъ къ нему снова возвращался и онъ оралъ:
— Нтъ, я имъ не дамся… Не возвращаютъ на фронтъ такихъ раненыхъ, какъ я… Имъ скоре придется тащить меня за ноги…
Артиллеристъ, слдовавшій за нимъ, ворчалъ:
— Онъ притворяется!.. Я былъ увренъ въ этомъ…
— Я свое дло сдлалъ, — возражалъ Сюльфаръ. — Теперь съ меня довольно… Тмъ, кому хочется, я мшать не стану, не буду отбивать у нихъ мста…
Въ тотъ день, когда его освидтельствовали въ комиссіи, товарищи его закусывали въ маленькомъ кафэ, хозяйка котораго приготовляла жареную рыбу. Онъ явился туда, преображенный, безъ палки, съ розовыми пятнами на щекахъ.
— Освобожденъ по первому разряду, — закричалъ онъ… Съ пенсіей, ребята… Ура!
Артиллеристъ протянулъ ему письмо.
— Держи, вотъ письмецо пришло для тебя…
Это было письмо отъ консьержки дома, гд онъ жилъ: она сообщала ему, что жена его ухала съ бельгійцемъ и увезла съ собой мебель.
Никто ничего не замтилъ; не замтили даже его ужасной блдности. Онъ угостилъ ихъ двумя бутылками вина, шутилъ съ ними и, держа стаканъ въ рук, проплъ: „Мечта проходитъ“. Только выйдя на улицу — можетъ быть холодъ охватилъ его — онъ сталъ харкать кровью.
— Да, госпожа Киньонъ, я вамъ говорю, что это грязная женщина, что это потаскушка.
— Ба! — отвчала консьержка, мшая рагу. — Мужчины всегда замчаютъ это только тогда, когда ихъ бросаютъ.
Тогда Сюльфаръ, обиженный, поднимался въ свою квартиру, гд жена его оставила только кровать, бамбуковый столъ и великолпный календарь, который имъ поднесли къ ихъ свадьб. Прошла недля, какъ онъ вернулся домой, и все это время онъ бродилъ безъ дла по Руану, ходилъ въ гости къ прежнимъ друзьямъ ихъ семьи, просиживалъ въ кабачкахъ, поджидалъ товарищей у выхода изъ фабрики, и везд, и со всми говорилъ только о своей жен, даже съ тми, которые ее не знали.
— Удрать съ мебелью? Вотъ, распутница!.. И даже письма
не оставила, ничего!..Разсказывая одну и ту же исторію, онъ быстро надолъ всмъ. Женщины, обыкновенно, обвиняли его, говоря, что не могла же Матильда оставаться все время одна и скучать, что „это“ тянется слишкомъ долго, и что мужчины, будь они на мст женщинъ, поступали бы, можетъ быть, еще хуже.
Сюльфаръ огорчался и раздражался. Со времени прибытія его постигало одно разочарованіе за другимъ. Когда онъ пришелъ въ казарму, гд разсчитывалъ найти свою штатскую одежду, которую онъ оставилъ тамъ 2-го августа 1914 года, старшій сержантъ пожалъ плечами: „Тряпье“? Отъ него и слда не осталось… Правда, одежду упаковали свертками, тщательно наклеили ярлыки и уложили, какъ полагается, но, къ несчастью, нкоторые оставили въ карманахъ кусочки сыра, другіе сандвичи или остатки колбасы, все это сгнило, появились крысы, черви, и пришлось все сжечь.
Одежду онъ получилъ отъ благотворительнаго общества, а въ качеств обуви ему оставили на память башмаки, которые онъ носилъ въ окопахъ, покоробившіеся отъ грязи.
Въ мастерской онъ своего мста обратно не получилъ, такъ какъ хозяинъ сдалъ ее заводу по изготовленію военныхъ снарядовъ, а на желзной дорог его нашли слишкомъ слабымъ. Ему казалось, что все идетъ вкривь и вкось, и онъ говорилъ:
— Если бы столько мошенничества и грязи было на фронт, какъ въ тылу, боши были бы въ Бордо къ слдующей получк.
Онъ прибылъ въ Парижъ только съ семью франками въ карман, но въ то же утро онъ получилъ мсто на фабрик въ Левалуа, и работа его должна была начаться со слдующаго дня. Въ первый разъ, съ тлъ поръ, какъ онъ надлъ штатскую одежду, почувствовалъ онъ себя счастливымъ. Пятнадцать франковъ въ день! Онъ высчитывалъ, сколько жизненныхъ благъ, удобствъ и счастья получить онъ за свои пятнадцать франковъ.
Теперь наступила его очередь „пріятно пожить“. Онъ заведетъ себ хорошихъ пріятелей — ребятъ, которые, какъ и онъ, побывали на фронт — отыщетъ маленькій ресторанчикъ для завтрака, найметъ комнату не особенно далеко, чтобы можно было позже вставать. Проходя по мастерскимъ, онъ уже обратила вниманіе на работницъ, особенно отмтилъ онъ одну, которая смялась, приподнимая волосы запачканной во время работы рукой. Онъ улыбался, думая о ней.
— Это женщины серьезныя… Умютъ держать домъ въ порядк.
Онъ шелъ съ разсяннымъ взглядомъ, погрузившись въ свои скромныя грезы, какъ вдругъ на него едва не налетлъ автомобиль, переполненный женщинами легкаго поведенія и шикарно одтыми военными. Онъ быстро отпрянулъ и избжалъ столкновенія.
— Въ тылу прячешься, ловкачъ! — крикнулъ ему сидвшій впереди.
Сюльфаръ сдлалъ видъ, что хочетъ броситься за ними, но удовольствовался тмъ, что погрозилъ автомобилю кулакомъ, посылая ему вдогонку ругательства и проклятія, слушать которыя пришлось прохожимъ.
Нанесенное ему оскорбленіе угнетало его въ теченіе всего завтрака, и чтобы разсяться, онъ три раза подлилъ себ въ кофе стараго ликера. Посл этого онъ снова оживился и пошелъ побродить по бульварамъ. У двери одной изъ редакцій было вывшено сообщеніе, и прохожіе обсуждали его.
— Слдовало бы начать большое наступленіе, — говорилъ отрывистомъ голосомъ толстый господинъ съ выпученными глазами.
— И тебя прихватить, — крикнулъ ему въ лицо Сюльфаръ.
Вс эти штатскіе, которые осмливались говорить о войн, выводили его изъ себя, но онъ не мене ненавидлъ и тхъ, которые не говорили о войн, обвиняя ихъ въ эгоизм.