Держава (том первый)

— Так точно, господин капитан, — уверенно гаркнул Дубасов, но весь вид его говорил об обратном, а в глазах отражались не планы и схемы участка, а бутылки с пивом.

До вечера работа просто кипела. Дубасов, Дроздовский и Рубанов самоотверженно таскали базисную цепь, и расставляли вехи по краю шоссе за дудергофской станцией. Пантюхов и Антонов трудились у треноги с планшетом, визируя отдельные вехи, телеграфные столбы, шпили на станции и составляли на бумаге ломанную и извилистую триангуляцию.

Мысли всей доблестной пятёрки крутились неподалёку от пристанционого буфета с пивом. Да ещё как нарочно, на стене вокзала красовалась облезлая, но сильно действующая на юнкерское сознание реклама. В окружении разнокалиберных пивных бутылок, облезлый официант с отвалившимся носом откупоривает бутылку пива. И над безносым пыльным господином надпись: «Тов–во Пиво—Медового Завода. Иван Дурдин. С. П.б.»

И тут этаким демоном–искусителем, почище официанта, с пивной бутылкой в каждой руке, откуда не возьмись, появился фельдфебель Гороховодатсковский.

В предвкушении праздника жизни, он расположился в тени дерева у сломанного штакетника, где и был вычислен поднаторевшими топографами.

— Господин Гороховоподдатсковский, разрешите обратиться, — облизывался на пиво Рубанов.

— Не–е–т! Не разрешаю, — попытался спастись на станции фельдфебель, не обратив внимания на изуродованную фамилию, но был окружён и лишён бутылки пива.

Начало было благополучно положено.

У выхода из вокзала, как раз под рекламой, бездельничал в экипаже возчик.

За две бутылки пива он был запряжён и командирован в буфет. Через пять минут, этот добрый человек с мешком за плечами, выложил перед истекающими слюной юнкерами: 12 бутылок пива, свежую колбаску, сыр и тёплые пирожки.

Компания расположилась под «сенью кудрявых берёз», как написал бы, по мысли Акима, проезжающий мимо них Пушкин, и предалась усладе юнкерского организма, предварительно наняв за два пирожка местного парнишку, следить за появлением на дороге конного офицера.

Когда оный некстати, как и положено начальству, появился, парнишка залихватски свистнул, и часть бригады топографов, под благосклонным взглядом проверяющего, активно таскала вехи, цепь и ещё какие–то причиндалы, а другая часть, словно художники за мольбертом, чертили схему на бумаге за треногой. Фельдфебель, на всякий случай, схоронился в кустах.

Унижаться до того, чтоб обнюхивать юнкеров, Нилус не стал, хотя некоторые подозрения и имел. Начинающим топографам очень повезло, что он не заглянул в чертёж. Потому как там, вместо плана выделенного участка, красовалась реклама пива и облупленный официант — то Пантюхов обнаружил в себе дар художника.

Во втором акте жизненной пьесы, в ход пошло уже вино, несмотря даже, на отсутствие рекламы.

— Сельская местность и пристанционный буфет негативно влияют на воинскую дисциплину, — такую теорию увлечённо обсуждали павлоны.

Как расстались с фельдфебелем, и на тот ли поезд он сел, топографическая пятёрка не помнила.

Утром апатично слушали завистливую ругань Зерендорфа, особенно, в своей образной речи, нажимающего на то, что среди проштрафившихся находится командир взвода.

— Господа, скажите спасибо, что вечернюю поверку проводил я, а не капитан Кусков.

— Это от жаркого солнца голова кружилась, — только и сумел произнести в оправдание Рубанов.

— А винный запах, который до сих пор в казарме витает, тоже от солнца?

На это Аким развёл руками и ни к селу ни к городу, напел: «Ах, Волга, муттер ты моя», — чем довёл Зерендорфа до белого каления.

Дурной пример, как известно, заразителен. На второй день уже большая часть юнкеров страдала головокружением от палящих лучей солнца, а барак по запаху напоминал винный заводик.

— Во всём «шакалы» виноваты, — оправдывался Дубасов.

Шакалами назывались разносчики товаров с лотками или корзинами на голове.

За неделю съёмок к дубасовской пятёрке Бог или судьба прикрепили сорокалетнего, прохиндейского вида мужичка, с обвислыми хохлятскими усами и блестящей лысиной под кепкой, которую он поминутно снимал, вытирая ей лицо и шею.

Чего в его корзине только не было.

После объезда подопечных Фемистоклом Феофановичем, великолепная пятёрка купила у Иваныча, так представился торгаш, две бутылки водки. Одну под «красной головкой» за 40 копеек, другую под «белой» за 60 копеек. На закуску денег не пожалели. После каши и щей душа просила деликатесов. Взяли копчёного угря, колбасы, сыра, пирожков с яйцом и капустой вместо хлеба, и нарзана — запить всё это изобилие.

Да и как в жару без воды?

Расположились в роще, на склоне Дудергофской горы.

Дубасов взял бутылку и постучал слегка красной сургучной головкой о камень, а когда сургуча почти не осталось, профессиональным ударом ладони по днищу, выбил пробку и разлил водку по маленьким стопочкам, хранившимся у Иваныча в отдельном пакете и за отдельную плату.

Пир пошёл горой. Дудергофской.

Перед Иванычем была поставлена боевая задача на завтрашний день.

Народу захотелось консервов из омаров, паштет из дичи и паюсной икры.

Щёлкнув каблуками рыжих сапог, Иваныч лихо козырнул, ибо служил когда–то в гвардейском Семёновском полку, затем традиционно снял и обтёр красную рожу кепкой и безмолвно, словно джин, испарился.

Попутно с выпивоном, до вечера азартно резались в карты, купленные втридорога у того же Иваныча.

Бывший семёновец, хоть и работал шакалом, оказал юнкерам ещё одну неоценимую услугу, причём бесплатную. Нашёл в Дудергофе землемера и тот мигом всё замерил и начертил.

Топографию похмельные юнкера сдали прекрасно.

После полуинструментальной съёмки, так же весело прошли глазомерные и маршрутные.

Землемер разжился окладом подпоручика, а у Рубанова в кармане остался оклад нерадивого ефрейтора самого захудалого пехотного туркестанского батальона.

Зато Фемистокл Феофанович ставил в пример всей роте дубасовскую пятёрку. Даже Зерендорф, несмотря на трезвый образ жизни и немецкий педантизм, получил на балл меньше.

После топографии, отдохнувший и посвежевший капитан Кусков, согласно плану учебно–тренировочных занятий, решил заняться с ротой стрельбой, о чём и сообщил утром на построении.

После чая, взгрустнувшая рота, с винтовками на левом плече, отбивая шаг по «офицерской дороге» под руководством Кускова и «Капрала», так назвали прибившуюся к роте собачонку, направилась на стрельбище.