Чтение онлайн

ЖАНРЫ

Шрифт:

«Военный — в душе навсегда остаётся юнкером, хоть будь он в летах и генерал», — мысленно хмыкнул Сипягин, а вслух продолжил:

— Богатые люди, помещики, особи мужеского пола, — пошутил он. — С реди них 9 князей, 8 графов и 2 барона. Ну чего им не хватает? Ох, накличут они беду, накличут… Если эти недовольны властью, то что же говорить о менее аристократических кругах? Социалист Струве, через год после вступления государя на престол, написал ему открытое письмо, в котором заявил, что дело самодержавия проиграно… А помните приват–доцента? — неожиданно сменил он тему. — Убили!

— Как убили? За что?

— Всё в тайне… Как сказал самый уважаемый мною писатель Николай Васильевич Гоголь: «Грустно жить на этом свете, господа», а Россия становится самой грустной страной на земле, — пессимистически

глядел на огонь Сипягин.

Рубанов вздрогнул от этих слов, и огонь показался ему не ласковым и домашним, а карающим и жестоким.

«Наконец–то выходной. Полгода не отдыхал… Как душевно стучат колёса», — млел в купе на мягком диване обер–прокурор Святейшего Синода Константин Петрович Победоносцев.

На столике, рядом с пустым стаканом в серебряном подстаканнике, лежал номер «Нивы» с главами из романа «Воскресение».

«Как всё–таки странно устроена жизнь, — думал Константин Петрович. — Крестьяне обрабатывают Льва Николаевича и не ропщут. Ходят в церковь, веруют в Бога, любят царя–батюшку и Россию. Граф же Толстой всё это ненавидит… А что он любит? Вернее — кого? Только себя! — взгляд Победоносцева упал на журнал. — И вот тому пример. Написал пасквиль, взбаламутилРоссию и доволен. Да ещё меня в нём вывел в роли Топорова. Этой карикатуре на человека. Подчинённые ухмыляются. Все роман прочли… И даже Его величество на вчерашней аудиенции с трудом скрывал усмешку. Тоже прочёл. И без купюр, — обиженно вздохнул обер–прокурор, вспомнив недавнее общение с императором. — А как он меня описал: «Нехлюдов, не садясь, смотрел сверху на этот узкий, плешивый череп, на эту с толстыми синими жилами руку»… Нехлюдов хлопотал перед Топоровым за сектантов. Нашёл за кого заступаться. И то Топоров восстановил справедливость. Значит Лев Николаевич, несмотря на сарказм, всё же считает меня честным человеком. Да. Для меня главной религией в России является Православие, а не какие–то там секты, униаты, или, хуже того, иудеи. От них–то и идёт всё зло. Я не раз говорил государю, и не отказываюсь от своих слов, что еврейская проблема в России будет решена только тогда, когда одна треть российских евреев эмигрирует, другая треть обратится в православие, а одна треть исчезнет… Как же. Исчезнут они! Скорее Россия исчезнет, а они останутся… Но когда против них говорю я, вся левая пресса, которую они на корню скупили, поносит меня. Именно, поносит. Я интеллигентный и культурный человек, поэтому не могу сказать — обгаживает. Хотя это и так. Но вот если Лев Николаевич поносит.., точнее обгаживает.., религию, священников, их внешний облик и одежду, газеты его поддерживают и восхваляют… Ризы он называет — парчовым мешком. Святой крест — виселицей… Надо додуматься… Когда обо всём этом докладывал государю, тот остался глух: «Я смотрел наши газеты, — сказал он, — сплошной панегирик Льву Николаевичу…» — «Ваше величество, да это пишет пресса определённого направления», — говорю ему. «Позвольте, Константин Петрович, мне тоже понравились многие места в романе, — взял он подшивку журналов. — Слушайте, — начал читать: «Нехлюдов, прежде всего, направился в Сенат. Его проводили в канцелярию, где он в великолепнейшем помещении увидел огромное количество чрезвычайно учтивых и чистых чиновников», — закрыл государь журнал, и не стал слушать, что хотел ему прочесть я. «Что вы предлагаете, Константин Петрович?» — стал вспоминать Победоносцев. «Отлучить Толстого от церкви, — ответил ему. «Нет, это невозможно, — разволновался император, — всемирная известность, гордость русской литературы, прежние заслуги…». — Хорошо, конечно, что царь так относится к литераторам и уважает печатное слово… «Ваше величество, говорю, мы не изгоняем его из церкви, он сам отошёл…». «Нет, нет, Константин Петрович, давайте пока не будем». — Мягок, ох мягок император. Не то, что его, почивший в бозе отец», — под стук колёс на стыках рельсов, заснул обер–прокурор Священного Синода.

Этой же ночью усталый паровоз, пыхтя паром, усердно тянул состав по транссибирской магистрали. Пассажиры, налюбовавшись за день видом из окон, наслаждались сном.

Не спал лишь в вагоне второго класса невысокий, просто одетый господин. Склонив над столиком крупную лысую голову, он с интересом читал «Воскресение» и восхищался

романом и автором.

Был это отбывший ссылку, широко известный в узких революционных кругах, Владимир Ильич Ульянов.

____________________________________________

Начальник Павловского училища генерал Шатилов собрал ежемесячное заседание офицеров строевого командного состава, дабы заслушать доклады ротных командиров о своих подопечных, их характерах, знаниях, достоинствах и недостатках.

Николай Павлович, за время учёбы младшего курса, успел уже лично познакомиться и побеседовать с каждым молодым юнкером, вызывая ежедневно в кабинет по пять представителей младшего курса и по двое юнкеров — старшего.

Своё мнение о воспитанниках училища он успел составить. Но всё течёт, всё изменяется… Кто–то начинает относиться к занятиям хуже, кто–то — лучше.

— Начальник должен знать о подчинённых всё, — учил он ротных командиров. — Будущий офицер должен находиться под его отеческим, пристальным наблюдением. Вы на всё должны обращать внимание: как юнкер одет, какова его выправка, много ли проигрался в карты и не попался ли под горячую руку рогатого мужа… Это я не о козерогах, — разрядил обстановку. — Они должны находиться у вас, как на раскрытой ладони… а посему.., — поднялся из–за стола, и все офицеры бодро вскочили со стульев и вытянулись, — рекомендую произвести у козе… извините, у младшего курса «осмотр столиков».

Так назывался в училище элементарный обыск.

— Два раза в год положено, господа, — развёл руками генерал. — Неприятно, а что делать? Особое внимание обратите на порядок содержания вещей в тумбочке. Не держат ли хлеба вместе с сапогами, и нет ли запрещённой литературы. Особенно, как мне позвонили из министерства, нового романа Льва Толстого… Понимаете, о чём речь?

Из офицеров, как оказалось, роман прочитали все. Кроме начальника училища. За неимением времени, он ещё только собирался.

— Ну что ж. Приступайте, — закончил напутствия Шатилов.

Ротные командиры осмотры проводили поверхностно. Они были уверены в юнкерах.

Аким стоял у своей тумбочки и переживал. Подшивка журналов «Нива» ходила по рукам, и теперь настал его черёд читать «Воскресение».

«Отнимут, и финал не узнаю, — морщился он словно от зубной боли, — да ещё и в увольнение не пустят в субботу».

Для ускорения, «осмотр столиков» кроме своих унтеров, помогали проводить портупей–юнкера старшего курса.

Особенно лютовал фельдфебель Соколов, всё переворачивая у козерогов вверх тормашками. Как оказалось, у него болел живот.

— А это что? — до смерти обрадовался он, обнаружив у Олега Пантюхова кусок хлеба, хранившийся вместе с сапожной щёткой и банкой с ваксой.

— Хлеб! Закаляю желудок, — потупившись и держа руки по швам, ответил пойманный с поличным юнкер.

— Без вас вижу, что хлеб, а не колбаса, — потёр опять заломивший живот фельдфебель. — Вам что, мало того, что дают за обедом?

— Подрасти хочу!

— Подрасти-и? Вот и подрастайте неделю без отпуска.

Обыск постепенно приближался к тумбочке Рубанова, к горю которого, на помощь фельдфебелю откуда–то подвалил козерогий папаша и по совместительству, садюга–цирюльник.

Проверяли уже спавшего на соседней койке Михаила Дроздовского.

Фельдфебель с портупей–юнкером Гороховодатсковским, под «Эх дубинушка, ухнем», радостно вывалили на застеленную одеялом койку содержимое тумбочки. Чего здесь только не было: цветасто раскрашенные жестянки с монпансье, мыльницы, зубные щётки, одеколон, тетради, учебники, ручки, сапожная вакса, портянки, носки, подсвечник, свечи, коробки с папиросами и ещё полно всякой всячины. Однако нелегальщины не имелось.

Злой гений младшего курса Александр Ковалёв, он же цирюльник, так, от нечего делать, а может, леденчик захотел, открыл коробку с монпансье, и, радостно сверкая своими брадобрейскими очами, как выразился потом Мишка Дроздовский, вытащил оттуда стопочку карточек.

— Вот, господин фельдфебель, полюбуйтесь, — с интересом, переходящим в восторг, разглядывал подвитую молоденькую барышню в одних панталончиках. На других карточках панталончики уже отсутствовали.

— Ух ты! — восхитился Соколов, у которого неожиданно перестал болеть живот.

Поделиться с друзьями: