Держава (том третий)
Шрифт:
Вскоре от эшелона, следовавшего не по расписанию и вёзшего дрова, собранные капитаном легкораненые, средь бела дня отцепили паровоз, и весело дымя, он потащил санитарный поезд по Сибирской магистрали.
Проявивший чудеса распорядительности Истратов, поставил комендантом здоровенного пожилого фельдфебеля, вооружив его трофейным наганом и заплатив 20 рублей денег. Дела сразу наладились. На паровоз, по совету Аркадия Васильевича, фельдфебель выставил караул. В вагонах назначил дежурных, вооружив их трофейным оружием, чёрт знает, откуда взявшимся.
Офицеры сбросились и солдаты, дежурившие
«Вот как может один энергичный человек восстановить ситуацию и наладить дело», — поразился Аким.
Их состав, от греха подальше, в тупик не загоняли и быстро отправляли по маршруту, везде давая зелёный свет.
Начальники станций телеграфировали в вышестоящие инстанции о поезде–нарушителе, но никто из большого начальства не верил, что раненые бойцы могут так наглеть.
«Чего–то напутали, сукины дети», — бросали в стол телеграммы высокие чины.
* * *
Волнения начинались не только на Транссибирской магистрали, а по всей России.
Полковник Акаши на совесть отрабатывал вложенные в победу Японии капиталы американских миллиардеров, поддерживая революционные партии и их газеты.
А те, в свою очередь, отрабатывая денежки Шиффа и К°, активно толкали Россию в пропасть, бунтуя рабочих, крестьян, студентов и даже военных.
13-го июня началось революционное брожение в Одессе. Вечером 14-го на одесский рейд пришёл восставший броненосец «Потёмкин», что очень обнадёжило взбаламученных революционерами повстанцев.
По ночным улицам, радуясь неожиданной поддержке моряков, сновали толпы народа.
Выпив с полковым доктором и надев его сюртук, бродил среди прохожих и поручик Банников.
Улицы были темны и печальны… Почему–то именно так казалось ему. Он слышал смех, бодрые голоса и даже напевы песен. Под ногами у него, нервируя и раздражая, метались две собаки, в темноте казавшиеся серыми.
«А может они и не серые? О чём я думаю, — ужаснулся он. — Ведь скоро этих людей могут убить. Их не станет… Какое–то время они будут лежать на тротуаре или мостовой… Но уже не весёлые или грустные люди… А только их тела… Останки… И ведь приказ стрелять своей роте, должен отдать я. Во время кишинёвских событий Бог миловал. Такой команды не отдавал. Если выстрелят в меня, безусловно, стану стрелять в ответ. Или, ежели бы служил в Маньчжурской армии. Но в мирном российском городе… По мирным людям… А они не думают об этом — смеются и поют…»
— А весело, ей–богу! — услышал рядом молодой жизнерадостный голос. — Свобода!
— Да надолго ли? — раздался неподалёку другой, надтреснутый и осипший. — Солдаты, коли им прикажут, враз всех перебьют.
— Не боись, папаша, не перебьют. Броненосец к–э–эк жахнет по казармам… И некому по людя'м станет стрелять, — радовался молодой голос.
Фигуры были серые и одинаковые. Такие же, как собаки.
— Мы им ещё покажем, —
погрозила кулаком фигура с молодым голосом.«Небу, что ли, угрожает? — подумал поручик. — Небу не страшно, — поглядел на тёмный бульвар и чёрные деревья. — И трава пахнет чем–то чёрным… Смертью что ли?!»
Проходя мимо, кто–то толкнул его в спину, матюгнувшись по поводу оставивших город без света властей.
Но он не обратил на это внимания, прислушиваясь к шевелившейся в душе тревоге.
«Каждый человек сталкивается в жизни с дилеммой: быть или не быть… И не знает, как поступить, — поднял глаза к небу. — Мы редко глядим на небо. Земных дел хватает… А ведь ночное небо прекрасно. В неподвластной рассудку дали, среди звёздного простора, как пишут поэты, ковром расстилается Млечный путь… Куда он меня приведёт?»
Ему стало грустно, тоскливо и неуютно. То ли от необъятного звёздного неба, то ли от мысли, что во вселенной — он лишь невидимая песчинка… Исчезни она — и никто не заметит, — шёл по бульвару, не вникая куда. Просто шёл. Думая о вечном, что случается с каждым, более–менее умным человеком: «Что–то шелестит? — прислушался, шагая вперёд и вперёд. Шелест постепенно превращался в шум. — Да это же море», — вышел на набережную, увидев вдали чёрный силуэт броненосца, казавшегося тихим и мирным, с потушенными огнями и, наверное, с зачехлёнными орудиями.
Стало ветрено и свежо.
«Что удивительно, рядом никого нет, — поразился одиночеству. — Море уже не шумит, а гудит, и какой–то луч блеснул на корабле», — прищурился, всматриваясь в даль.
Неожиданно броненосец засверкал яркими предостерегающими огнями.
— Гражданин! — вздрогнул от прозвучавшего в пустоте слова. — Говорят, шо утром палить с пушек зачнут, — глядело на него серое пятно лица на чёрной фигуре, распространяя водочный перегар, настоянный на луке, чесноке и селёдке.
«Никогда не общался с призраком, — мысленно усмехнулся офицер, — да ещё таким благоуханным и демократичным, что, по его милости, уже «гражданином» стал».
— Как пить дать — будут! — прежде обнадёжил — похмелят; но после испугал — убьют, — пахучее привидение.
— Нда–а–а! — глубокомысленно пробормотало оно и исчезло.
— Матросня с рабочими воду мутят, — тут же возникло другое, распространяя запах пота и сапожной ваксы. — Пороть следовало чаще, — испарилось и оно.
«Откуда в таком количестве потусторонние сущности берутся? Из моря, что ли?» — увидел третий силуэт, медленно бредущий в его сторону.
Но этот, проходя мимо, произнёс только:
— Э-эх, ма–а!
«Кабы денег тьма! — мысленно продолжил Банников. — Как говорит батальонный: «Купил бы деревеньку.., топтал бы девок помаленьку…» — Чего это я в несвойственные офицеру поэтические дебри влез… Я — военный! Присягал Государю. Прикажет комбат — велю солдатам палить по бунтовщикам. Хотя в училище учили защищать и оборонять свой народ. Но не смутьянов, — принял решение, удивившись, что вокруг светло и безлюдно. — Отдыхают перед смертью, — подумал о жителях, поразившись, как легко думает о смерти. О чужой смерти.., — и вдруг увидел зелёные деревья, белые облака и синее море. — Я стал различать цвета, как определился с жизнью и смертью…»