Держава (том третий)

— Еле выдернул этого Варяга из ила, — докончил повествование конюх.

— Я и говорю, — добрался до водочки Полстяной, не слушая о тяготах безногого «крейсера». — Главным фактором охоты являются собаки…

— А я считаю — меткий глаз важнее собак, — высказал свою точку зрения ильинский помещик, посмеявшись над страданиями «Варяга».

Закипел страстный спор.

Иванычи в данном вопросе разделились поровну, как подсчитал Ефим.

Один принял точку зрения Полстяного, другой — Севастьяна Тарасовича.

Рубановы просто блаженствовали, наслаждаясь прекрасным днём, костром и романтикой охоты.

До октября они предавались, как выразился прочитавший всё–таки Сабанеева, Максим Акимович — усладам охоты.

В октябре захолодало.

Окрестные помещики занялись хозяйственными делами и Рубановы охотились без них. Из собак остался только сеттерный пойнтер Трезор, как определил его породу Глеб.

Вода стала весьма холодной, поэтому охотились с лодки, за огромадные деньжищи приобретённой у Ермолая Матвеевича. Правда, он, умело организовав мужиков, забесплатно перевёз её на долгуше к полюбившейся охотникам речке.

Сначала стреляли дичь днём, но постепенно стали практиковать ночную охоту.

Рыбак Афоня с Антипом выстроили шалаш, завезли туда купленную за деньги господ печку–буржуйку и иное барахлишко, дабы подрабатывать сторожами «шхуны». Днём блаженствовали на рыбалке, временами Антип промышлял и охотой; ночью, как положено сторожам, дрыхли. По мнению Трезора и Глеба — без задних ног.

Трезор, к удивлению Рубановых, не боялся лезть в холодную воду и приносить из камыша подстреленную дичь — его за это щедро угощали вкусной колбасой.

Так как выезжали из Рубановки в сумерки, а соседние деревни проезжали в темноте, помещики в гости не заманивали — как и Афоня с Антипом, мирно спали.

Словом — охотничья жизнь наладилась и катилась по накатанной колее.

Моряками служили: кучер Ефим — на вёслах. «Моторист», по мнению Трезора и Глеба. Гришка–косой — рулевой. Трезор — капитан. Так Рубанов–старший распределил обязанности и должности экипажа. Веригин поддерживал на берегу костёр, выполняющий роль маяка.

Его в лодку не брали, дабы не проткнул своими перевёрнутыми водочными штофами днище.

— Ефим, ну ты чего сегодня вёслами как хлопаешь?! — ворчал Максим Акимович, промазав по взлетевшей утке. — Не дёргай лодку, тебе говорят. Плавно веди, — выплыли на лунную дорожку.

«Лунная соната» в охотничьем варианте, — подумал Глеб, отвлекшись от нотаций мазавшего по уткам отца. — Натали говорила, что Бетховен посвятил её семнадцатилетней ученице, графине Джульетте Гвичарди… Интересно, а у Джульетты были жёлтые глаза?» — любовался лунной дорожкой, ночной рекой и ярким костром на берегу.

— … Вот по ней и следуй, — отвлек от раздумий и вернул его к суровой действительности голос отца. — Утки любят садиться на жёлтую водную полосу… Быстрее, Ефим, активнее греби… Вон, шагах в шестидесяти, парочка уток приводнилась. Тише, Трезор, не скули, — нервничал Рубанов–старший.

Выстрел — и вновь промах.

— Папа', не забывай об упреждении, не нервничай, учитывай ветер и скорость полёта утки.

— Не учи меня, молод ещё, а ветра и в помине нет, — нажал на курок.

Ружьё в ночной тиши тяжко бахнуло, прервав, на этот раз, полёт взлетевшей утки.

Срезанная зарядом дроби, она громко врезалась в реку среди тонких и редких зарослей камыша на отмели.

— Куда, зараза, делась? Да греби, греби к ней, — всматривался в расходившиеся круги тёмной воды в месте падения. — Глеб, держи Трезора. Прежде с уткой определиться следует…

— Нырнула! — протяжно от вёсельной нагрузки произнёс Ефим.

— Утопла! — высказал своё мнение рулевой.

— Следим все, где появится, — не слушал «моряков» Максим Акимович, водя стволом из стороны в сторону.

Глеб внимательно всматривался в черноту воды.

Заинтересованный падением кряквы Трезор, изнывая в мечтах о колбасе, стучал хвостом по днищу и рвался искать птицу в плавь.

— Смотрите, по лунной дорожке плывёт, — заметил утку Рубанов–старший. — Это сколько же сажен она под водой отмахала? — поразился он, выцеливая дичь. Но кряква опять исчезла из вида.

— Она, стервь пернатая, только клюв из воды может выставить, и таким воровским способом тикать.

Но ещё раньше, чем Ефим это произнёс, Глеб засёк быстро плывущую к заросшему камышами берегу, утку.

— Вон она. К берегу удирает.

Разволновавшийся отец вновь потряс ночной воздух громом выстрела.

Дробь хлестнула по воде, будто кто ударил арапником.

Рябь исчезла, а вместе с ней и утка.

Трезор не выдержал, поставил лапы на борт и бухнулся в воду.

— Во балбес! Чуть меня за собой не утянул, — осудил собаку Глеб, тряся рукой.

Ефим, напряжённо выгибая спину, гнал лодку к тому месту, где последний раз появилась крякуша.

Разогнавшись, лодка прошила камыши и врезалась в берег.

Глеб подхватил чуть не упавшего отца и крикнул: «Утка», чтоб отвлечь его от «моториста».

— Где? — стал озираться тот пор сторонам, забыв про Ефима.

— И Трезор убежал, — вслушивался в шелест камыша Глеб. — Пойду, поищу, — вылез из лодки и пошёл вдоль берега, обходя невысокие заросли тальника.

Костра, что разжёг Веригин, отсюда не было видно. Но луна на совесть освещала реку, камыши и заросли молодого ивняка, превращая их в нечто нереальное и потустороннее.

«Днём всё видится как–то веселее», — позвал собаку и услышал приближающийся шум и шлепки лап по воде.

Через минуту, блестя глазами, из камышей выбежал мокрый и чёрный в ночи пёс. Глебу он показался огромным и не похожим на ласкового баловня Трезора: «И ещё эти сверкающие в лунном свете глаза, — перекрестился он. — Чего–то в пасти несёт. Кулика что ли? — вглядывался в приближающуюся собаку, и вздрогнул, когда увидел, что это была чёрная летучая мышь. Ему стало жутко от её трепещущих крыльев и злобных глаз. — Да что со мной? На войне не боялся, а тут струсил. Но на войне всё было реально и без этой фантасмагории…»