Держава (том третий)

Полковник Мин начал атаку на боевиков со стороны Горбатого моста и захватил его, приказав артиллеристам открыть огонь по фабрике Шмита, Прохоровской мануфактуре, где закрепились дружинники и баррикадам у зоопарка.

Московский совет, дабы прекратить кровопролитие, постановил с 18 декабря прекратить вооружённую борьбу и забастовку. Многие из дружинников сумели уйти по льду через Москву–реку.

— Двести шестьдесят человек арестованы в Москве и двести сорок — в Московской губернии. Это гражданская война, как когда–то в Американских штатах, — обсуждали произошедшие события адмирал Дубасов, полковник Мин и полковник Нилов, принявший командование над 3-м драгунским полком лишь в начале октября. — Шестьсот восемьдесят человек ранены. Сто восемь из них военные и полицейские. Это предварительные данные. А боевиков лишь — сорок три. Остальные, как говорится, случайные люди.

— Да не может быть, ваше высокопревосходительство, — засомневался Мин. — Попрятали своих раненых от ареста.

— По крайней мере, стольким оказали помощь летучие медицинские отряды, господин полковник. А четыреста двадцать четыре человека убиты… Здесь так называемых дружинников гораздо больше. Наших — тридцать четыре человека, а их — восемьдесят четыре.

— Не знаю. Мне доложили, что только на Пресне убитых и раненых — сто семьдесят человек.

— Вот там и насчитали наибольшее число жертв. Самое неприятное, господа, что в восстании замешаны такие люди как Николай Шмит, владелец мебельной фабрики и его две сестры, обеспечивающие работу самодельного печатного устройства — гектографа. Полиция задержала десять дружинников и обнаружила при досмотре бумаги, из которых следовало, что многие высокие чины из либеральных кругов не только Москвы, но и России, делали значительные пожертвования «борцам за свободу» через газету «Московские ведомости». «Борцы» покупали на эти деньги оружие, вот откуда такое количество жертв.

— Высшее общество потихоньку сходит с ума, — пришёл к выводу полковник Мин. — И с уверенностью знаю, что большинство арестованных будут оправданы нашим гуманным судом и отпущены на свободу, а остальные получат небольшие сроки, ибо все судьи и прокуроры когда–то были студентами и до сих пор грешат вольнодумием.

Так потом и произошло. Как в воду глядел полковник.

В Московской судебной палате состоялись процессы всего над семью десятками участников восстания. Девять человек приговорили к различным срокам каторги, десять — к тюремному заключению, восемь — к ссылке.

— Ну что, Николай, будем осваивать бутырские казематы, — морщась от боли в плече, пожал руку младшему товарищу Северьянов, случайно оказавшись с ним в одной камере.

— Ой, бяда, дядь Вась… Мамка–то съядать тяперь станет, как встретимси.

— Ну, думаю, это не скоро произойдёт. Дёрнул тебя леший из своей пукалки в городового палить. Ладно бы из нагана шмальнул. А во–вторых, какой я тебе «дядь Вася». Мне всего двадцать три года. Зови просто — Север. Куда вскоре и направимся. Зато полюбуешься, по словам чеховского героя «проезжаемой местностью».

— Всяго — двадцать три?! — поразился Николай. — А важнячий такой из сябя.

Какого–то там Чехова с его «проезжаемой местностью» в голову не взял.

— Важнячий — не важнячий, — повторил за товарищем с орловским яканьем, — а себя уважал, думая, что правильным делом занят… Но как Шотман деда убил, что–то сомневаться начал. Дабы разобраться в себе и мире, книги надо читать. Говорят, здесь библиотека богатая, составленная на пожертвования прежних интеллигентных сидельцев. Начнём с Глеба Успенского, несправедливо ныне забытого широкой уголовной публикой…

— Не-а, дядь Вась, то есть, эта… Север. Я лучше спать буду. Рождяство на носу, а выпить неча. Плохие дяла.

— Ну, как знаешь, Някалай, — съязвил Северьянов, разглядывая его замурзанный пиджак, глупое конопатое лицо и нос картошкой, без малейших признаков на нём Рождества.

Новый год Василий Северьянов встретил под храп Николая, с томом Успенского в руках, и с мыслями о Московском восстании в голове.

Бутенёвы—Кусковы встретили праздник в печальных воспоминаниях об ушедших.

— Силантьича, узнал недавно, тоже убили, — глядя на Глеба грустными глазами сквозь стёкла пенсне, негромко, чтоб не услышали женщины, произнёс Кусков. — Ворвались в дом, зачитали какое–то постановление, и от имени социал–революционной партии, на глазах жены и детей, застрелили…

— Турки в Балканскую войну не убили, так свои поднапряглись, — разлил по рюмкам водку Глеб. — Помянем воинов, Дмитрий Николаевич. — Ведь все они ушли как воины… И смерть приняли от врагов России!..

Максим Акимович Рубанов встречал Новый год в кругу своей семьи, без брата, его жены и детей.

«В этом году мы совершенно разошлись с Георгием. Не только во взглядах, но и в родственных чувствах. Спасибо ещё, что безразличие не переходит в ненависть, — сидя в кабинете перед камином, думал он. — Зато сошёлся с Константином Петровичем Победоносцевым. Оба отставники, — усмехнулся уголком рта. — Пенсионэ–эры… Как он сказал: «Почему–то всегда честных людей, стремящихся уберечь Россию от хаоса, многие современники ненавидят… И в своих воспоминаниях передают это чувство потомкам. Так было, например, с Аракчеевым. Так будет со мной и с отцом Иоанном Кронштадским», — услышал стук в дверь и камергер Аполлон доложил:

— Ваше превосходительство. Вас ждут-с за праздничным столом-с.

— Папа'. Тебе очень к лицу эполеты генерала от кавалерии, — оживился, увидев отца, Аким. — Но лучше бы они были с вензелем генерал–адьютанта и без галуна на генеральском зигзаге. [14]

Не успел Максим Акимович занять своё председательское место между женой и матерью Ольги, как Аполлон пригласил его к телефону:

— Позвольте вам сообщить, ваше высокопревосходительство, что имеет быть звонок-с от Георгия Акимовича.

14

Погон генерал–адьютанта в отставке без вензелей. Генеральский зигзаг на погоне покрывался полоской 3,8 вершка (17 мм), галуна противоположного цвета. Серебряный погон с продольным золотым зигзагом вместо серебряного и наоборот.

— Извините, дамы и господа-с, пойду перемолвлюсь с брательником-с, — с улыбкой обвёл взглядом сидящих за столом. — Сейчас какой–нибудь либеральной чушью угостит…

«Ну вот, я и не сомневался», — после довольно–таки сумбурного поздравления прослушал профессорские вирши:

Господь Россию приукрасил – Он двух героев ей послал: Один в Москве народ Дубасил, Другой же — в Питере Трепал…

— Ещё Монтескье гениально высказал в притче суть борьбы за так называемую свободу: «Человек хочет сорвать яблоко, и для этого рубит всё дерево», — аккуратно положил трубку. — Аполлон, ежели Георгий Акимович вновь надумает позвонить, передай, что меня нет дома.

— Дамы и господа! С наступающим Новым годом, — увидев отца, закричал Аким. — А тебе, папа' – штрафную.

— Когда это он успел проштрафиться? — возмутилась Ирина Аркадьевна.

— Я лимонад имел в виду, — оправдался сын.

— Поздравления всем и пожелания счастья… сам пей свой лимонад… и здоровья от брата моего и его супружницы…

— Любочку чуть позже поздравлю. А сейчас — за Новый год и за нового члена семьи, Максима Акимовича Рубанова–младшего… Коего вскармливает нам на радость горничная Дашенька, а ныне кормилица Дарья Михайловна.