Держава (том третий)

— Тысяч двадцать собралось, не меньше, — поравнялся с Гапоном Рутенберг. — А наша — не самая большая колонна. Да ещё любопытствующей публики на тротуары высыпало… Вливались бы в рабочие ряды.

«Это хорошо, — подумал Гапон. — Тут и студенты, и простонародье, и господа, и даже барышни, шастающие везде, где им не следует быть… Совсем матери за детями не следят, потом я в пересыльной тюрьме их на этап благословляю, — проснулся в нём священник. — Ох, не те мысли в голову лезут. Как бы самого на этап не благословил преемник», — запел от волнения:

«Боже, царя храни-и», — идущие за ним люди подхватили гимн.

— Ну вот, отче, часа полтора идём и никто не препятствует.., — взволнованно произнёс Рутенберг. — Лишь околоточные надзиратели да конные городовые остановиться увещевают… Ну и холодно ноне, — поднял глаза к серому небу и онемел от увиденной картины.

В белесоватой мгле появилось тёмно–красное солнце и в мутном тумане, по краям от него, возникли ещё два бордовых светила.

«Будто в зеркале отражение», — унял заколотившееся сердце Гапон, слыша позади возгласы:

— Три солнца на небе!

— Нехорошее знамение! Беду предвещает, — крестился народ.

— Царю-ю небесный.., — затянул священник, чтоб отвлечь людей от знамения, и народ запел, поддержав его.

Неподалёку от Нарвской заставы цепь солдат заступила дорогу шествию. За ними Гапон увидел кавалеристов.

От жиденького наряда полиции увещевать бунтовщиков направился старший полицейский чин. К нему присоединились шествующие по краям колонны помощник пристава поручик Жолткевич и околоточный надзиратель Шорников.

— Я пристав Значковский. Кто у вас предводитель? — как можно громче вопросил полицейский чин, пятясь задом перед толпой. — Остановитесь. Властями запрещено ваше шествие… — не успел договорить, как из толпы раздалось несколько выстрелов.

Гапону на миг показалось, что стрелял Рутенберг.

Двое полицейских упали, а пристав Значковский побежал к своим.

И тут же к колонне рысью направился эскадрон кавалерии.

Рутенберг увидел скачущего впереди офицера и, не целясь, выстрелил в него, услышав из колонны ещё несколько выстрелов.

«Господи! Что же это? — оторопел Гапон. — Зачем стреляют… Мы не дошли ещё до Зимнего…»

Телохранитель Филиппов оттащил священника в сторону, когда мимо них проскакал кавалерист, грозно размахивая шашкой.

— Плашмя по плечу звезданул, — неизвестно кому пожаловался Васильев, от всей души треснув огромным крестом, что притащили из церкви, кавалерийского унтер–офицера. — Расступайтесь и пропускайте конников, в полный голос заорал он.

Не остановив манифестантов, эскадрон повернул назад, и под смех расступившихся солдат, построился за их цепью.

Почесав через пальто плечо, Васильев повёл колонну, не увидев уже в первых рядах Гапона.

Три солнца сменила необычная зимой яркая радуга, а когда она потускнела и скрылась, поднялась снежная буря. Из этой вьюжной круговерти раздался звук трубы, выводивший какой–то суровый мотив.

— Музыкой себя веселят, — обращаясь к рабочим, кивнул в сторону солдат Васильев.

— Ну сколько можно трубить предупреждающий сигнал, — выдернул шашку из ножен командующий двумя ротами Иркутского полка капитан. — К прицелу! — выкрикнул команду. — Уже на сто шагов подпустили колонну.

Но манифестанты как шли, так и продолжали идти, громко запев молитву «Отче Наш».

Капитан четыре раза кричал «к прицелу», надеясь напугать рабочих, и всё не решаясь скомандовать: «пли».

Но за пением и рёвом бури они не слышали команды, продолжая надвигаться на цепь солдат.

— Пли! — махнул шашкой капитан, потеряв надежду остановить того и гляди сомнувшую солдат толпу.

Когда на землю упали хоругвеносцы и нёсший царский портрет рабочий, Гапон ещё не понял, что по ним произвели залп.

Но когда закрывший его Филиппов зашатался, хватаясь за грудь, и прохрипел:

— В царя из пушки стрелять умеете, и по людям из ружей, а от японцев бежите, — до Гапона дошёл весь ужас создавшегося положения, и с него сразу слетели спесь и тщеславие.

Он почувствовал, что Рутенберг с силой потянул его за рукав шубы и брякнулся на землю, уткнувшись лицом в царский портрет и ощутив боль в груди от давившего на неё креста. Разум его на какое–то время отключился и будто издалека он слышал, как Кузин во всю глотку в истерике орал:

— Гапон предатель! Он знал, что будет!

— Он повёл нас на заклание.., — раздавался неподалёку то ли хрип, то ли стон.

«Недолговечна ты, слава земная», — теряя сознание, подумал священник.

В чувство его привели больно хлыщущие по щекам ладони. Раскрыв глаза, он увидел над собой лицо Рутенберга.

— Поднимайся, Георгий, уходить надо.

Не обращая внимания на крики и стоны, где ползком, где пригнувшись, они добрались до пропахшей кошками подворотни и забившись в угол перевели дыхание.

— Петя, не бросай меня, — дрожа губами, несколько раз повторил Гапон, с удивлением заметив в руках товарища неизвестно откуда возникшие ножницы.

Безо всякого почтения сбив с попа шапку, Рутенберг грубо стал остри- гать длинные космы, прикрывая собой Гапона, дабы кто–нибудь из рабочих, забежавших в подворотню, не увидел его и не убил.

Глядя на растерянное безвольное лицо, временами морщившееся от боли, когда ножницы в дрожащей руке выщипывали волосы из головы, Рутенберг решил, что следует придумать легенду об этих минутах: «Ну не рассказывать же потом, что народный вождь, трепеща телом и дрожа губами, шептал: «Петя, не бросай меня». Следует поведать, что подбежавшие рабочие поцеловали священнику руку и поделили между собой остриженные волосы, в то время, как отец Гапон суровым голосом произнёс: «Нет больше Бога! Нет больше царя!»

— Пе–е–тя! Нас не убьют? — заплакал Гапон, растирая слёзы рукавом шубы.

— Раз до сих пор живы, то не убьют, — выбросил ножницы и револьвер Рутенберг.

Голова его стала удивительно ясна. Он даже сам удивился этому.

— Георгий, надо уходить отсюда, — поднял и с трудом довёл безвольное, словно из киселя, тело, до ворот, увидев у раскрытой створы мёртвого человека: «Следует переодеть батюшку», — ударил его кулаком в скулу, чтоб тот разозлился и пришёл в себя.

Но удар не подействовал. Качнув головой и скорчив плаксивую гримасу, Гапон всхлипнул, выдув из носа огромный пузырь.