Держава (том второй)

— Чего обмочили? — заинтересовался Зерендорф.

— Послушай, русский «Ганс», не обмочили, а отмочили, — под смех товарищей поправил «немчуру» «партизан», склонив с полки буйну головушку.

— За «полковое знамя» кавалерист с русской фамилией «Фигнер» мстит, — перебив рассказчика, подмигнул Зерендорфу Аким, видя, что тот обидчиво поджал губы на «Ганса».

— … В общем, дамы выкинули номер, — чуть не на половину свесившись, вещал «партизан». — Бестужевки на бурной сходке заявили, что не допустят молебна о даровании победы русским войскам, который планировали провести у них в здании, и направили приветственную телеграмму Микадо.

— Нам бы их в Павловское училище на перевоспитание, — развеселил друзей, и особенно Зерендорфа, Аким.

— Мы бы отчётливей в своей школе дам перевоспитали, — стал спорить Глеб.

— Да-а, покатались бы на них, — мечтательно закатил глаза Фигнер, чуть не рухнув на ковёр.

— Сейчас ты точно с полки вниз головой соскокнёшь, — предупредил «партизана» Аким.

— Скучно без дам, господа, — закрепившись на спальном месте, пришёл тот к выводу. — А какие, интересно, из себя китаянки?

— В смысле женского темперамента? — подхватил интересную тему Аким. — Это у специалиста надо спросить, — кивнул на Зерендорфа. — Он досконально изучил тему о «нефритовом стержне».

— О чё–ё–м? — хором поинтересовались кавалеристы.

Эрудированный павловец покраснел, и отвернулся к стенке:

— Спать пора, — демонстративно зевнул он. — Приедете в Маньчжурию, сами поинтересуйтесь у китаянок.

Долгое путешествие в сибирском экспрессе имело свои положительные стороны: помимо чтения, можно было любоваться новыми местами.

Вот и Урал.

Велели проводнику разбудить их ранним утром, дабы поглазеть на каменный столб с надписью «Европа» на одной стороне, и «Азия», на другой.

В самом столбе ничего примечательного с эстетической точки зрения не имелось… Но с моральной и географической…

— Господа, поздравляю, — разлил купленное в ресторане вино Аким. — Мы в Азии. Пьём вино в другой части света, — поднял стакан в подстаканнике, в котором подают чай исключительно в поездах.

— За необъятность нашей великой России, — произнёс второй тост Зерендорф. — Осторожнее, хорунжий, не обмочитесь вином, — уязвил «партизана».

— Мы никогда не видели настоящих гор, — взволнованно произнёс Глеб, не отводя взгляда от открывающейся картины за окном. — Оказывается, горы восхитительны. Покрытые лесом склоны. Отвесные скалы. Река в ущелье… Это не холм в Рубановке и даже не горка в Дудергофе.

— А по мне, средняя полоса России краше, — наполнил стаканы Аким. — Одна Волга чего стоит. А запах сирени, а соловьи.

— Волга — ручей против здешних рек, — с восторгом воскликнул его брат. — А сирень с соловьями есть и здесь.

— Вот и переезжай в Сибирь на местожительство, — возмутился Аким. — Напиши в газету: «Я люблю Микадо. Хорунжий Глеб Рубанов». И за государственный счёт поселишься в этих прекрасных местах.

Незаметно добрались до Челябинска.

— Здесь даже паровозный дым какой–то вонючий, — вышли размять ноги на станции.

— Это оттого, господа, — просветил их усатый проводник с добродушным русским лицом, — что паровоз теперь топится каменным углём, добытым на Оби.

— На твоей любимой сибирской реке, — попенял брату Аким.

— Стоянку вместо часа.., — произвёл театральную паузу проводник, громко высморкавшись в не первой свежести платок, — продлили до трёх…

«Паровоз что ли им протирал?» — отвернулся от простецкого дяди Аким:

— Господа, давайте возьмём извозчиков и осмотрим город, — предложил друзьям.

После экскурсии братья Рубановы решили совместно написать письмо Натали. Кому первому пришла в голову эта идея, они потом спорили до самого Омска.

— Давай так начнём, — озвучивал свою мысль Аким: «Дорогая Натали. Пишут тебе братья Рубановы».

— Не пойдёт! — отверг «вступление» младший из братьев. — Слишком вульгарно. Лучше напишем дипломатично: «Здравствуй Натали. Пишут тебе Аким и Глеб Рубановы».

— Ладно, — согласился старший и продолжил: «Благополучно прибыли в Челябинск. По приезде на станцию, я, Аким Рубанов, предложил этой сонной мухе, Глебу, покататься на извозчике», — подмигнул товарищам.

— Нет, ну давай серьёзнее отнесёмся.

— Тогда напиши, что снится Москва, конюшня и полковые огороды, — развеселил Аким друзей.

— Да ну тебя, — почесал за ухом химическим карандашом Глеб, затем послюнявил его и вывел: «Объехали весь город».

— Особенного ничего не представляет, — вставил Аким. — На улицах много облезлых котов. А мы тебя целуем…

— Ну хватит что ли, — рассердился младший и продолжил послание: «Город выглядит довольно прилично и даже имеет хороший Народный дом»,

— Ну, право, такой распрекрасный, что хоть бы и впору уездному городу, — сумел вставить Аким.

— Отстань, — от усердия брат высунул синий от карандаша язык и продолжил: «Просторный зрительный зал, чайная и библиотека. Большая сцена…»

— И очень удобная «галёрка», — вставил старший.

— Ещё раз отстань, — обильно послюнявил карандаш и продолжил: «Снаружи здание тоже довольно красиво…»

— И весьма напоминает полковую конюшню, — ловко увернулся от тычка Аким. — Как жаль, что мы вдали от тебя, — уже серьёзно произнёс Аким, и Глеб согласился с этой сентенцией и продолжил сочинять:

«Но мысленно мы с тобой. Как поживают родные? Как отец и тётушка? Жмём твою руку…»

— Да напиши хоть — целуем, — посоветовал Аким, подумав, что написал бы всего три слова: «Люблю. Люблю. Люблю».

Проводник принёс чай и шарахнулся к двери, глянув на синие губы хорунжего.

— Из петли, что ли, вынули? — охнул он, плеснув на себя кипятком, прибавив к душевным, ещё и физические мучения.

— Утопиться хотел, — загоготали пассажиры.

— На первой станции отправишь письмо, — сунул проводнику конверт и рубль «утопленник».

«Завещание, наверное», — мигом сунул в карман приятную купюрку проводник, несколько залечив душевно–физические страдания.