Держава (том второй)
Шрифт:
Наконец прибыли в
— Дорога начинает утомлять, — вышли на перрон подышать свежим воздухом.
Глеб тут же побежал на вокзал и отправил Натали открытку: «г. Омск. Прибыли благополучно. Шлём сердечный привет тебе и поклоны родным».
Полюбовавшись мостом на открытке, купил ещё одну такую же.
— Господа, санитарный поезд. Тоже идёт в Ляоян. Познакомимся с сёстрами милосердия? — предложил Фигнер.
— Для знакомства у нас коробка конфет имеется, — полез в вагон Аким.
Познакомиться толком не успели, так как через двадцать минут санитарный поезд, получив зелёный свет, увёз молодых фельдшериц и сестёр милосердия.
— Одичать можно без женского общества, — продолжив путешествие, пришли к выводу молодые офицеры.
Говорили о чём угодно, только не о войне.
— Да-а, брат, реки здесь пошире Волги будут, — пронеслись по мосту над Обью и, проехав ещё 60 вёрст, остановились на станции Паламошинное.
Знающий все местные достопримечательности от Москвы до Владивостока проводник просветил офицеров, что здесь, при земляных работах, обнаружили прекрасно сохранившийся скелет мамонта, отправленный затем в зоологический музей Санкт—Петербурга.
— Прекрасно, господа. Как приедем после войны в столицу, посетим музей с мамонтом и вспомним станцию Паламошинное, — задумчиво произнёс Зерендорф. — Когда–нибудь всё это закончится и станет историей… Но сейчас–то только начинается… И пока это не история, а наша повседневность, — по очереди заскочили в начавший двигаться вагон.
Проводник, согласно должности, залез первым.
На перроне станции Тайга, находящейся в 105 верстах от Томска, эрудированный по части дорожных сплетен проводник поведал, что томичи чем–то ужасно огорчили во время строительства магистрали господ инженеров, и в результате остались в стовёрстной стороне от великого сибирского пути. Горожанам пришлось сбрасываться, и на свой счёт провести к университетскому городу отдельную ветку.
— И поделом, — порадовался проводник тому, что дорога стала на 105 вёрст короче. — Не зли господ инженеров…
Офицерам показалось, что добродушный усач был бы просто счастлив, ежели бы господ инженеров обидели жители Иркутска, Красноярска и особенно Владивостока.
Но, слава Богу, этого не произошло. Жители вышеперечисленных городов учли опыт томичей, и состав привёз утомлённых путешественников в Красноярск.
— Господа пассажиры, понравились ли вам отроги Саянских гор? — поинтересовался привыкший жить в вагоне проводник.
— Да пошли они к чёрту! — выдал общее мнение Рубанов–младший.
Всё осточертело. Из вагона даже не вышли, наблюдая в окошко за многообразием калек и нищих, заполонивших перрон и выклянчивающих у пассажиров копеечку.
Наконец двинулись далее, безо всякого интереса пересекли грандиознейший шестипролётный мост через могучий Енисей и ходко помчались, минуя станцию за станцией и оставляя позади многочисленные разъезды.
И
вот он — Иркутск.— 60 тысяч жителей, две мужских и три женских гимназии, — почему–то шёпотом, как великую дорожную тайну, сообщил проводник. — Каменный театр, пассажи и магазины. У вас, господа, будет время ознакомиться со столицей Сибири. Стоять будем несколько часов, — сипел он, сыпля информацией.
Вышли лишь затем, чтоб поесть в нормальном ресторане.
— Как надоели рябчики в сметане и однообразные блюда вагона–ресторана, — уплетая за обе щёки сибирские пельмени и обильно запивая их вином, повышали своё настроение офицеры.
И снова в путь. Сначала по берегу Ангары до Байкала. Кругобайкальская линия ещё строилась и, по совету проводника, от станции Лиственничное, пересекли Байкал на санях, в то время как поезд от станции Байкал, переправился через озеро на ледоколе–пароме.
— Эге–ге! — орали офицеры, сидя в широких розвальнях на пушистых ярких коврах.
Низкорослые лошадки, бодро топая по наезженной дороге, через два часа привезли их в столовую этапного пункта, где множество путешественников грелось и чаёвничало в натопленных бараках, построенных как раз посерёдке озера.
Отведав щей и каши, вновь устроились на санях, и с гиком и хохотом промчались вторую половину пути.
И вновь, в родном уже купе, катили по Забайкалью, неуклонно приближаясь к конечной цели.
Проводник принёс чай и нормальным уже голосом поведал, что в прошлый рейс стояли ужасные морозы, и ледокол–паром «Байкал» не сумел взломать лёд. Пришлось укладывать рельсы прямо по льду. Вагоны перегонялись поштучно конной тягой. Вот уж натерпелись мы…
Наконец доплелись до пограничной станции Маньчжурия.
Чтоб размяться, прошли в небольшой станционный зал к буфету, угоститься местной пищей. Затем поглазели на посёлок и множество товарных поездов на запасных путях. Пока от скуки их считали, прозвучал звонок отправления.
Перед Хинганским хребтом проводник рассказал, что на вершине похоронен офицер, который в 1900 году, с сотнею терских казаков, бился против китайцев.
— Раненый в ногу он упал, истёк кровью и умер, — перекрестился проводник. — Там его и схоронили.
Под этот незамысловатый грустный рассказ состав въехал в туннель, а путешественники легли спать. Проснувшись, с любопытством, сонными ещё глазами таращились в окошко, удивляясь открывшемуся новому виду.
Бесконечная сибирская тайга с её снегами и морозами осталась позади. Перед офицерами раскинулась безбрежная жёлтая равнина, от края до края залитая солнцем, слепившим глаза и мешавшим разглядеть пролетавшие станции.
На одной из них поезд остановился, и целая туча китайцев в синих фуфайках и с заплетёнными косами, бросилась к вагону.
— Это мужчины! — на всякий случай уведомил изголодавшихся по женскому обществу спутников Зерендорф.
— Маньчжурия, господа! — возвестил проводник, с которым офицеры расстались, хорошо дав ему «на чай», в Харбине.
Расстались не только с проводником и родным вагоном, но и с транссибирской магистралью, идущей дальше на Владивосток.
— Отсюда рукой подать до Мукдена, — сообщил Зерендорф. — А там уже не за горами и Ляоян, — почему–то критически обозрел загруженных поклажей денщиков.