Держава (том второй)

____________________________________________

Взоры европейской России в этот день были направлены не на челябинский вокзал с поездом Москва—Владивосток, а на Одесский порт, где встречали первую группу «варяжцев».

Переведённый в одесский гарнизон подпоручик Банников стоял на Царской пристани среди огромной толпы встречающих и хмурился: «Я ведь не в Одессу просился, а на Дальний Восток», — думал он, вглядываясь в морскую даль.

День выдался солнечный, но ветреный. Он зябко поёжился, переведя взгляд на разукрашенную флагами и цветами набережную.

— Герои на пароходе «Малайа» прибудут, — слушал говор встречающих, — вон, навстречу им «Святой Николай» вышел, — отвлёкшись от разговоров, стал смотреть на блёстки морской зыби и отошедший от пристани пароход.

— Как обнаружит на горизонте «Малайу», так враз флагами расцвечивания разукрасится.

— Да знаю, раздался за спиной Банникова другой голос. — По этому сигналу береговая батарея даст залп из салютных пушек.

Так вскоре и произошло.

Грянул залп, и из гавани вышла целая флотилия яхт.

— На одном из судов сам начальник Одесского порта находится и рядом с ним заслуженные георгиевские кавалеры.

«И откуда все, всё знают? — удивился подпоручик. — Кроме военных, конечно», — прислушался, с любопытством черпая информацию от зевак.

— Поднявшись на борт «Малайи», он вручит варяжцам георгиевские награды, — болтали за спиной.

В два часа дня, под крики «Ура» и бесконечные туши нескольких полковых оркестров, «Малайа» вошла в гавань.

— Капитан второго ранга Степанов по трапу сходит, — комментировал зритель, не забывая кричать «Ура».

— Да вижу, — отвечал другой. — Священник приморской церкви отец Атаманский встречает и образ святого Николая — покровителя моряков, ему подносит.

— А вот и команда на берег сходит. 268 нижних чинов, — больно толкнул Банникова в бок стоящий рядом чиновник. — Это только первая партия. Сам Руднев и остальные моряки позже прибудут.

Толпа, вслед за варяжцами ринулась к Потёмкинской лестнице, а затем на Николаевский бульвар.

Идущие неровным строем моряки, во главе со старшим офицером «Варяга» Степановым, поднялись по лестнице и прошли сквозь триумфальную арку с надписью из цветов «Героям Чемульпо».

На бульваре городской голова, согласно отработанной церемонии, поднёс капитану хлеб–соль на серебряном блюде и прослезился, произнося приветственную речь, закончив её словами:

— Вся Россия и Одесса гордятся вами. А на этом блюде с хлебом и солью выгравировано: «Привет Одессы удивившим мир героям «Варяга».

Народ вокруг закричал «Ура».

На площади перед зданием думы отслужили торжественный молебен, и матросы направились угощаться в Сабанские казармы.

Офицеров пригласили на банкет в юнкерское училище.

На следующий день герои Чемульпо, потирая больные головы, направились из Одессы в Севастополь.

Вновь ревущая приветственное «Ура!» многотысячная толпа на набережной, и гром оркестров.

Навстречу вышел миноносец, подняв сигнал «Привет храбрецам».

На Севастопольском рейде, пароход с героями, семью артиллерийскими выстрелами приветствовали с броненосца «Ростислав».

Первым на борт «Святого Николая» поднялся главный командир Черноморского флота вице–адмирал Скрыдлов.

Обойдя строй, он обратился к прибывшим с речью: «Здорово родные. Поздравляю с блестящим подвигом. Вы, как истинно русские моряки, удивили весь свет своею беззаветною храбростью, защищая честь России и Андреевского флага, готовые скорее умереть, чем отдать судно врагу. «Варяг» погиб, но память о ваших подвигах жива и будет жить многие годы. Ура!».

____________________________________________

До Омска офицерам скрашивал дорогу поэт–символист Валерий Брюсов.

В другое время они вряд ли стали его читать и разбирать стихи.

Но в дороге…

— Информация к размышлению, господа, — лёжа на мягком диване, размахивал томиком стихов Зерендорф. — Оказывается, с 1894 по 1895 год он издал под псевдонимом Валерий Маслов три сборника «Русские символисты». В третьем выпуске поместил однострочное стихотворение «О закрой свои бледные ноги», обеспечившее неприятие критики и гомерический хохот публики…

— И посвятил его Фигнеру, — встрял в речь Зерендорфа критик и литературовед Аким Рубанов. — Чего ты свою ногу в кальсонах почти до моей полки свесил? — развеселил офицерские массы.

— Господин Зерендорф, перейдите пожалуйста от бледных ног к нефритовому стержню, — вежливо попросил «партизан», убрав всё же ногу поближе к остальному телу.

— В Ляояне, как приедем, у местных жителей поинтересуйся, — огрызнулся подпоручик, продолжив литературный экскурс. — В 1895 году поэт издал свой сборник «Шедевры»…

— Скромно и со вкусом, — успел ввернуть в поток зерендорфских слов свою литературоведческую мысль старший из двух Рубановых.

— Точно. Самовлюблённость — главная черта поэта, по мнению Рубанова и других прогрессивных критиков, — зафыркал лошадиным смехом Фигнер.

— Вы угадали, господа, — продолжил Зерендорф. — В 1898 году этот скромный пиит написал: «Юность моя — юность гения». И добавил в предисловии: «Печатая свою книгу в наши дни, я не жду ей правильной оценки ни от критики, — глянул на Рубанова, — ни от публики, — окинул взглядом верхние полки. — Не современникам и даже не человечеству завещаю я эту книгу…

— А кому? — вытаращил глаза Аким. — Живому богу, что ли?..

— … вечности и искусству», — закончил мысль Брюсова Зерендорф. — Так–то, господа. «Вечности и искусству».

— Ой, Григорий, потому тебе так близки стали рассуждения поэта, что в бытность свою фельдфебелем, ты думал о себе так же, как он, — высказал свою точку зрения на жизнь и поэзию литературный критик Аким Рубанов. — Я уж не говорю про присутствующего здесь живого бога, — съязвил подпоручик, вспомнив, как Натали отвернулась от него к брату.

«Бестужевки в сравнении с ней агнцы божьи», — тяжко вздохнул Аким:

— Но зато, господа, он один из всех российских поэтов откликнулся на русско–японскую войну, сочинив стихотворение «К Тихому океану».