Державин

В сенате, кроме своих повседневных обязанностей, Державин получал отдельные поручения. Так, при перестройке сенатского здания он вел общий надзор за работами. Большой зал заседаний украшался барельефами. В числе фигур, изображенных на барельефах, была Истина, представленная, как ей и подобает, в нагом виде, причем плита с этим сюжетом оказалась как раз напротив стола сенаторов. Когда генерал-прокурор Вяземский осматривал зал, ему сразу бросилась в глаза обнаженная Истина, и, найдя фигуру слишком вольной, он приказал Державину:

— Вели ее, брат, несколько прикрыть.

Державин придал символическое значение этим словам Вяземского и, рассказывая о случае с барельефом в своих записках, прибавил: «И подлинно, с тех пор стали от часу более прикрывать правду в правительстве, потому что князь Потемкин, будучи человек сильный и властолюбивый, не весьма любил повиноваться законам и делал все по своему своенравию». А через несколько лет ставший при Павле I генерал-прокурором князь А. Б. Куракин приказал выломать этот барельеф, и, по мнению Державина, Истина как бы совсем покинула сенат.

Когда в 1780 году в сенате выделилась экспедиция о государственных доходах, впоследствии развернутая в государственное казначейство, Державин перешел в нее советником расходной части. О финансах он имел представление весьма смутное, но природный ум и настойчивость помогли: вскоре Державин разобрался в делах и стал предлагать то одно, то другое усовершенствование финансовой отчетности.

Генерал-прокурору не нравилась ретивость Державина к службе. Своим вмешательством он нарушал созданную Вяземским систему управления финансами, а его желание искоренить взятки казалось попросту смешным — о чем возмечтал стихотворец! Вяземский знал, что Державин пишет, и очень не одобрял этого. Он считал, что серьезный чиновник не может заниматься поэзией. Надо либо служить, либо сочинять стихи, а сочетать вместе эти занятия не годится. Он не раз делал замечания Державину, и недаром в стихах поэта часто можно встретить заявления, что он пишет только в свободное от службы время и поэзия не мешает ему быть деятельным советником расходной части.

«Оды, переведенные и сочиненные при горе Читалагае» не обратили на себя внимания читателей. Державин и сам понимал, что это были еще ученические стихи, и позже пе перепечатывал их в сборниках, однако путь, который был там намечен, казался ему правильным. Гражданские темы, мысли о жизни и смерти, о величии добрых человеческих дел, о суетности хвастовства знатной породой, волновавшие Державина в годы крестьянской войны, начинают ставиться им в новых стихах все глубже и уверенней. И стихи эти появляются в столичных журналах — «Санкт-Петербургский вестник» и «Академические известия» в 1778–1780 годах.

Лишь одно из стихотворений Державина этой поры не увидело вовремя света. Ода «Преложение 81 псалма», позднее названная «(Властителям и судиям», открывавшая ноябрьскую книжку «Санкт-Петербургского вестника» за 1780 год, подверглась запрещению. Лист с ее текстом был вырван из тиража журнала. И позднее, в 1795 году, эта ода, помещенная Державиным в рукописном томе его стихотворений, поднесенном Екатерине II, вызвала обвинение поэта в революционных замыслах. Такие подозрения, конечно, были неосновательны, Державин нимало не сочувствовал французским якобинцам, но текст оды звучал крамольно и пугал русских правителей.

В своей оде Державин переложил стихами одно из религиозных песнопений — 81 псалом, и выбрал его потому, что именно этот псалом как нельзя лучше передавал настроения самого поэта, как бы выражал его опасения и надежды. В сущности говоря, в оде «Властителям и судиям» Державин в необычайно сильной и сжатой форме изложил мысли и сомнения, возникшие у него в связи с крестьянской войной.

В полный голос он заявил свой протест против произвола и насилия, поощряемых царями, и пригрозил этим лукавым властелинам страшным судом.

Ваш долг есть: сохранять законы, На лица сильных не взирать, Без помощи, без обороны Сирот и вдов не оставлять Ваш долг спасать от бед невинных, Несчастливым подать покров, От сильных защищать бессильных, Исторгнуть бедных из оков.

Но разве цари — и первая между ними русская императрица, о которой не мог не думать Державин, — выполняют свой долг, разве они сохраняют законы и помогают несчастливым и бедным? Нет, в памяти поэта стояло охваченное войной Поволжье, где тысячи голодных крестьян с оружием в руках обрушились на своих притеснителей, мздоимцев и палачей. И он горестно восклицает:

Не внемлют! — видят и не знают! Покрыты мздою очеса: Злодейства землю потрясают, Неправда зыблет небеса.

Горьким разочарованием звучат строфы оды, обращенные к земным владыкам, прикрывающимся своим неведением о бедствиях народа:

Цари! — Я мнил, вы боги властны, Никто над вами не судья: Но вы, как я, подобно страстны И так же смертны, как и я. И вы подобно так падете, Как с древ увядший лист падет! И вы подобно так умрете, Как ваш последний раб умрет!

Земные боги оказались мелкими, лживыми существами, допускающими злодейства и неправду. И надежду отчаяния выражает заключительная строфа оды в ее мольбе:

Воскресни, боже! боже правых! И их молению внемли: Приди, суди, карай лукавых И будь един царем земли!

Гавриил Романович Державин. Портрет работы В. Л. Боровиковского.

Екатерина Яковлевна Державина. Портрет работы В. Л. Боровиковского.

Ода «На смерть князя Мещерского», написанная в 1779 году, передает размышления Державина о жизни и смерти, навеянные тем, что довелось ему видеть и испытать. Поэта поражает мысль, что все люди на земле одинаково смертны, все исчезнет перед лицом времени:

Монарх и узник — снедь червей, Гробницы злость стихий снедает.

Во имя чего нужно теснить и мучить друг друга, когда и самое высокое положение человека не спасает его от могилы? Смерть уравнивает богатых и бедных:

Глядит на всех — и на царей, Кому в державу тесны миры; Глядит на пышных богачей, Что в злате и сребре кумиры; Глядит на прелесть и красы, Глядит на разум возвышенный, Глядит на силы дерзновенны — И точит лезвие косы.

И мысль о том, что цари и пышные богачи так же доступны смерти, как и простые люди, доставляет поэту некое удовлетворение, успокаивает его, но заставляет тут же подумать о течении собственной жизни.