Держи меня, Земля!

— Грубая мужская сила? — улыбнулся он, и пошёл в кухню, скользнув рукой по Лериной спине. — Это всегда пожалуйста.

— Я и приехал гараж откопать. У вас же там подвал, соленья, картошка, — шепнул Витя Лере. — Снасти дядь Володины так, скорее уж предлог. Он просил присматривать тут за вами. Кстати, Кирилл мне помог.

— Наш Кирилл везде успел, — посторонилась Лера.

И засмеялась вместе со всеми, когда Вета прицепилась на ногу Кириллу, как медвежонок, и, откинув голову, хохотала громче всех, пока Кирилл помогал маме нести стол в гостиную с ней на ноге.

И ведь ни один мускул на его лице не дрогнул, не выдал, что у него проблемы и что он вообще чувствует. И только где-то глубоко-глубоко в его сияющих глазах, когда он смотрел на Леру, она видела то, что уже однажды видела. Тоску. Невыносимую тоску.

Дети не давали ему поесть. Но он как-то и не расстраивался. И разговор за столом поддерживал, и детей развлекал. Вету, что сидела рядом с ним на руках у Аньки, кормил. А Милане, которая есть отказалась и возилась с Шустриком у ног Кирилла, отвечал на бесконечные вопросы.

И кто бы мог подумать, что Лерину душу на части будет рвать именно эта радостная возня. Никогда она не замечала за собой такого эгоизма, но сегодня, в кругу семьи, за поеданием маминого фирменного пирога едва сдерживала слёзы, представляя, как Кирилл будет любить своих детей. Что она никогда не сможет конкурировать с ребёнком. И его жена прекрасно это понимала. Потому и не дёргалась, зная, что привяжет его к себе навсегда. Что, куда бы он ни уходил, он будет возвращаться — к ней и своим детям. И, возможно, когда они появятся, однажды он просто не сможет уйти. Только сам Кирилл это пока не осознаёт. А вот весь Лерин нереализованный материнский инстинкт уже кричал об этом вовсю. И Лера металась между трусливым желанием самой от него забеременеть и благородным порывом — отпустить его навсегда.

Она прикрылась рукой, уставившись в тарелку.

В одном только Лера не сомневалась: их отношения обречены. Лера тот ещё боец, аховый. И силы у них с Настей не равны. У той — печать в паспорте и шесть подготовленных эмбрионов. А у Леры в противовес что? Бесплодие и роль любовницы. Одной из. Очередной.

«Сколько там ты сказал? Два года тянулось у вас с Варварой? — вскинула она голову и поймала взгляд Кирилла. Взгляд, от которого у неё кровь в жилах застыла. Так пронзительно он на неё смотрел. — У нас не будет и этого. До рождения твоего малыша максимум несколько месяцев».

И Лера видела его лицо, когда позвонила в пять утра жена. Что бы он там ни говорил, он испугался. По-настоящему. Она видела ужас в его глазах, когда Дашка сказала про Лерину беременность. Он же, наверно, с ума сходит, но как держится!

Смертельно хотелось поговорить, но не было никакой возможности. Так глупо. Сидеть и играть в переглядки, пока Витя рассказывал маме, что очередной раз учудила МарьМихална.

— Эта глупая женщина собралась в зиму побелить хату. Загасила целый таз извести. Дождалась, пока та откипит, отбулькает. И нет бы в ведре развести, сколько надо и туда синьку сыпать. Нет, она решила на глазок, да сразу в бак. Ещё и мать белить заставила. Стены пока мокрые были, ещё ничего, но как высохли, — Витя покачал головой и потряс сжатым кулаком, подкрепляя свои слова. — Насыщенный. Красивый такой синий цвет. Королевский. Геральдический. Ну, или как в дурдоме. Тут уж кому как.

— Кирилл, я же позвонила Нине Григорьевне, — отсмеявшись, вспомнила мама.

— Правильно, — мягко и заинтересованно улыбнулся он. — Узнали что-нибудь полезное?

— Очень много. Она и правда бесценна и как консультант, и как собеседница. Договорились созваниваться почаще. Спасибо тебе!

— Я рад, — улыбнулся он ещё шире. — А рецепт этого пирога с рыбой вы держите в строгом секрете?

— Ой, не смущай меня. Какой секрет, — отмахнулась мама. — Главное, чтобы рыба была свежая да в тесто слегка сахарку. Нина Григорьевне я, кстати, рецепт дала. Как раз только начала с пирогом, подумала, а можно ли щенку рыбу, и позвонила.

— Я передам, что пробовал. Что вкус изумительный. Рыба получается нежнейшая. Корочка хрустящая. Пусть делает, набивает руку.

— А вы давно знакомы? — подложила растроганная похвалой мама ему ещё кусок. — С Ниной Григорьевной?

— Да, с детства, — он благодарно кивнул и снова улыбнулся. — Мама моя.

— Батюшки, — прикрыла она рукой. — Что ж ты не сказал-то. Я ж тебя в сердцах засранцем назвала.

Лера представила себе эту картину и прикрылась рукой, когда Милана, услышав любимое бабушкино ругательство, громче всех засмеялась.

— Не сомневаюсь, что она с вами искренне согласилась, — засмеялся и Кирилл.

— Да, говорит, — всё качала головой мама. — Сколько его знаю, он никак не повзрослеет. Я почему-то подумала, что она твоя любимая учительница, с такой она о тебе теплотой. А ведь, что мама, даже и не подумала.

— Вы недалеки от истины. По образованию она действительно педагог начальных классов.

Теперь Кирилл рассказывал историю о том, как он преподнёс маме щенка.

И Лера даже на время забыла, что он тут временно. Как всё между ними зыбко.

Но всё хорошее непременно заканчивается. Первым стал собираться Витя. Обнял крепко Леру в прихожей, пожал Кириллу руку на прощание.

Потом засобиралась Анька. Отхватив с собой добрый кусок оставшегося пирога — кормить своего нового будущего мужа. И как дети ни канючили, делали они это скорее по привычке да потому, что нельзя было забрать с собой щенка. За него мама встала горой. И то, что она испекла свой «фирменный» пирог, и то, как защищала своё лохматое тявкающее «сокровище», говорило больше слов. Пусть всего один маленький шажок, но самостоятельный, уверенный, а она сделала на том пути, что начался для неё «без папы».

Лера помогала ей мыть посуду. Кирилл вернул обратно в кухню раздвижной стол. Не сказать, чтобы Лера оттягивала разговор с ним, но о том, что он тоже ждал этого разговора и уезжать не собирался, говорило и то, как он активно взялся им помогать и то, как легко согласился на мамины уговоры остаться.

Мама наконец догадалась, что в кухне она лишняя. И ушла принимать перед сном ванну.

— Что с Настей? — спросила Лера, аккуратно сливая воду с противня, который она до этого замочила.

— Не знаю, — покачал он головой. — Я боюсь ей звонить. Я трусливо отключил телефон. И жду. И мне стыдно, но я не знаю, чего жду больше: хороших новостей или плохих.

Лера вздохнула. Покачала сокрушённо головой.

— Да, я — трус, а может, и подлец. Называй, как хочешь. Я заслужил. Но я боюсь услышать, что всё обошлось, больше, чем что она потеряла ребёнка. И я не вижу смысла выслушивать её нотации или истерику хотя бы потому, что всё равно не могу ничего изменить и ничем ей сейчас помочь.