Десанты

Сержанту Шведовой бросать было нечего. Вещмешок пустой оставила у озера - там и была-то рубашка запасная и мыло с зубной щеткой. В подсумках по две обоймы. Карабин никак оставлять нельзя. Штаны ватные? Нет уж, пусть в них, в родных, убивают.

Впереди снова стреляли, хлопали разрывы ручных гранат...

Мимо прошел кто-то из командиров - приглушенным голосом командовал 'подтянуться'. Дождь все моросил, люди брели на ощупь...

Окоп. Яшка поскользнулся, съехал в ловушку. Выбраться не мог - сил о доску опираться уже не было. Марина тянула за руку, потом сползла вниз, подпихивала. Едва выбрались. Лукич ждал, дал за 'сидор' ухватиться, встать...

Дальше. Пахнуло теплом. У остывающих углей плотно сидели бойцы. Дальше угадывался бруствер, за ним что-то с колесами.

– Батарею наши взяли, - прохрипел Яша.
– Не ждали фрицы.

Кто-то тяжело пробежал мимо:

– Врач? Санинструктор есть?

Марина, застонала, поднимаясь: сначала на четвереньки, потом выпрямиться...

– Сюда, сестричка. Зацепила парня шальная...

Марине помогли спрыгнуть в траншею. Настил деревянный, площадка с ящиками, блиндаж - из снесенной взрывом двери воняло взрывчаткой и чем-то гавенным - не иначе, самой Германией.

Двое бойцов нагнулись над лежащим, - Марина пихнула ближнего в спину - обходить сил не было.

– Что?

– Да вот, в плечо его...

Лежал парень, скалился, ватник с плеча скинут. Разрезая гимнастерку, Марина подумала, что странный какой-то. Ну, да морда бритая, и вполне круглая, сытая.

– Вот, считай, первый бой, - жалобно сказал мордатый боец.

– Подсветите, кто-нибудь. Давай, подвинься на бок, - пробормотала Марина.

Подвинулся как-то странно, - всё к себе мешок угловатый прижимал. Бойцы прикрыли плащ-палаткой, на миг вспыхнул электрический фонарь...

– Что сияем? В блиндаж его занесите, - сказал кто-то смутно знакомым тоном.

– Да я сам, товарищ майор, - боец принялся подниматься, ухватил за лямку мешок...

– Иди уж сам-собой, Чашкин. Не забудем технику.

'Рация' - догадалась Марина.

В блиндаже вонючем все спотыкались с чертыханьем. Завесили дверь, вспыхнула пара фонариков. Под ногами валялись убитые немцы. Марина подняла измочаленный осколками табурет:

– Садись, Чашкин.

Ранение было слепым, кость, вроде бы, цела. Видимо, пуля на излете вошла.

– Жить будешь, - пробормотала Марина, привычно бинтуя.
– Прочистят, зарастет мигом.

– Как неудачно-то, - морщился и вздрагивал круглолицый Чашкин.

– Что у вас?
– в блиндаж шагнул офицер.
– Так, Шведова, если не ошибаюсь?

– Я, - Марина оперлась локтем о табурет.
– Ранение у вашего Чашкина не тяжелое. Надо бы пулю достать и канал прочистить хорошенько.

– Прочистим, - согласился майор.
– А почему Чашкин мой?

– Тоже бритый, - машинально сказала Марина и села удобнее.

– Во контрразведчица, - сказал рослый боец в плащ-палатке.
– Враз просекла.

– Отставить болтовню. Берите Чашкина, санинструктора и двигайтесь по маршруту к высоте. Только уже без случайностей. И вперед не лезьте.

– Товарищ майор, я...
– начала Марина.

– Вы очень разговорчивая девушка. Сопровождаете раненого. Он нужен на высотах, в полном сознании, по возможности бодрый и готовый к работе. Приказ ясен?

– Да, - сказала Марина и вытянула ноги.

Майор ушел, бойцы возились, пытаясь надеть на охающего Чашкина ватник. Кто-то часто вздыхал в углу - посветили - немец с разодранной грудью.

– Тьфу, гадюка живучая, - сказал старший из бойцов.
– Эй, подруга, вставай, выдвигаемся.

– Не могу, - чуть слышно сказала Марина.

– Чего? Вставай, говорю.

– Не могу. Хоть стреляйте, - чуть громче пробормотала Марина.

– Вот фокусница, - боец присел рядом, ослепил фонариком - Марина зажмурилась. Сил действительно не было. Даже к опрокинутой печке, от которой тепло шло, подвинуться не получалось.

Боец выключил фонарик, помолчал.

– Пять минут. И выходим. На вот, погрызи...

Марина сидела, грызла безвкусный шоколад. Во рту он таять не желал, сглатывался трудно. Бойцы негромко говорили, что-то о Солдатской слободке (южный пригород Керчи), о каком-то Юз-Ода (курган). Мелькал луч фонаря: сержант Шведова смотрела на немца, умирающий артиллерист на русскую девушку.

– Давай, глотни...
– старший из бойцов сунул девушке фляжку.

Марина глотнула. Ой, ожгло. По горлу потекло жарко, рот разом наполнился сладостью шоколадной.

– Ну, подъем.

Снова шел дождь, штаны и телогрейка сто пудов весили, карабин на бок клонил и опрокинуть норовил. Наверное, шоколад с глотком того сладко-крепкого обманывал: сил не прибавилось, чуть теплее стало, зато усталость лишь острей ощущалось. Зато думать не надо - бойцы идут, старший сержант - Виктором его зовут - знает, куда ведет. Марина волокла ноги непослушные, раненого радиста за рукав на здоровой руке на всякий случай придерживала. Только непонятно, кто кого вёл...

Спуск... Грязь чугунными чунями к подошвам липнет. Подъем, ни зги не видно, бойцы ощупью о траву пытаются сапоги очистить. Сквозь зубы мычит радист - саднит ему плечо, пуля по кости ударила, пусть и не раздробила. Сзади - кажется далеко-далеко - стреляет, воюет плацдарм. Два десятка бойцов прикрытия под командой лейтенанта, да те, кто уйти не успел, да раненые, которым уходить сил не было - отвлекают. Сколь от Эльтигена отошли? Десять? Пятнадцать километров? Пулеметные строчки как швейные, рвутся, рвутся...

– Тебя как зовут?

– Сержант Шведова.

– Ага, сержант, значит. Ты, Шведова, за ремень мой возьмись. И тебе удобнее, и меня, если что, не завалишь.

– Я иду.

– Да вижу.

Ремень скользкий, но держаться удобно. Только перекашивается ремень - чехол с диском, гранаты. Зачем ему столько? Радист ведь. Рацию под плащ-палаткой сейчас Виктор несет - горбатый, здоровенный, автомат наизготовку. Второй сопровождающий ноги с трудом тащит - свой, эльтигенский. Откуда у людей сил столько?

Во рту сладко. У бати в погребе всегда две бутыли с медовухой стояли. У дядьки Сергея пасека была - меда дома хватало. С сестрой баловались, медовуху украдкой пробовали - дрянью казалась. Потом и вино испытывали, чего скрывать. До войны. Когда тепло было.

Пить хотелось. Сесть и никуда не идти...

...Еще балка. Впереди склон какой-то. Левее сараи или забор каменный.

Из темноты фигуры появились. Заговорили... 'Сесть, привести себя в порядок...'

Приводить в порядок сил не было. Марина, где упала, там и лежала. Рядом, вытянулся на спине, дышал тяжело радист. Нельзя ему лежать, застудится, даже не заметит.