Десница Пращура

Крупная градина больно клюнула в лоб, и Лемба зарычал, чувствуя, как сочатся из глаз злые слёзы. Нет! Чтобы эти дурни остались вместе, а Лемба — со своей Яли, он теперь из шкуры выскочит, но станет младшим Вильярой! Раз уж судьба поманила его внезапным подарком…

Он крепко зажмурился и представил себе знахаркину дочь Яли: пришелицу с Ярмарки, младшую служанку в доме Кузнеца. Вспомнил, как дарил любезной не только свои первые поковки, но и прекрасные снежные звёзды. Голос с тех пор огрубел, дар, по словам Стиры, стал удручающе однобоким, но Лемба же не забыл ничего! Песнь, наконец-то, полилась, а в колдовской силе у него недостатка не было: не зря ученики мудрого Стиры днями напролёт сидят возле Камня…

Продолжая петь, Лемба вытянул перед собой руки и поймал на рукава сотворённую снежику: ощутимо тяжёлую, раза в два крупнее, чем у Анты и Раски. Открыл глаза. Увидел Стиру ровно там, где только что воображал себе Яли. Скривился.

Мудрый будто не заметил неподобающей гримасы ученика, кивнул одобрительно:

— Холодные стихии всё-таки слушают и слушаются тебя, о кузнец. Твоя песнь была сильна. Эта снежинка — величайшая из тех, что я видел в своей жизни, — Стира помолчал, давая Лембе осознать похвалу, распробовать её на вкус. — А теперь закрепи свой успех, спой ещё раз. Сосредоточься не на величине, а на совершенстве узора. Вспомни, что ты рассказывал мне о мастерстве и тонкой работе?

Лемба кивнул — и снова зажмурился, воображением рисуя под веками образ любезной. Но едва он запел, девушка-мечта вдруг подмигнула, и глаза её, только что — серебристые, сверкнули голубизной. Уже не Яли дочь Уюни — Аю дочь Тари взирает на кузнеца, своего мужа, с недоумением. Да, голубоглазая красавица совсем не понимает подарков, которые мгновенно тают в руках, ей такое даже обидно! А из-за плеча младшей кузнецовой жены деловито хмурит брови старшая, Тунья. Вот она бы оценила: она всегда восхищалась колдовским даром Лембы, в любых его проявлениях. Только самому кузнецу никогда не приходило на ум — радовать Тунью такими нежными, хрупкими, невесомыми подарками. Иное дело, золотая гривна управительницы: заслуженный знак уважения и доверия, а заодно, новый груз забот…

Рывок за шиворот, с насиженного места, сбил и песнь, и вереницу образов. Что-то просвистело, ухнуло в снег там, где Лемба только что находился.

— Зря я похвалил тебя, — сказал Стира. — Ты, что же, не рад успеху, а решил поскорее расстаться с жизнью?

— Почему?

— Погляди сам, что ты наворожил.

Лемба с опаской ковырнул снег сапогом. Опять у него получилась градина! Вернее, ледяная глыба, с голову величиной: как раз бы и вмяла её в плечи до самой задницы.

Стира позволил всем троим ученикам налюбоваться на сотворённое Лембой: испугаться, потом успокоиться. А после рассадил их в кружок и велел петь снова, не закрывая глаз, не вдохновляясь никакими воображаемыми образами и сложными чувствами. Просто слушать стихии, быть наполовину — ими, на вторую — волей, не ведающей колебаний.

Как непривычно, как странно: стать влажным ветром с моря, низкими тучами и растущим, цветущим в них льдом. Это уже не песенка-забава, какую смолоду умеют многие одарённые. Стира вплетает свой голос в хор учеников и ведёт их всё выше и дальше. Лемба, кажется, сам уже стал лёгким, прозрачным, на три стороны равным, будто ледяной кристалл. Путаница мыслей, сумятица чувств, разноголосица желаний остались далеко внизу и больше не гнетут его. Он уносится к горам вместе с западным ветром…

Оплеуха. Больно. Холодно.

— Лемба, ты, правда, не хочешь жить?

— Почему? Хочу!

— Так не растворяйся же в стихиях!

Запоздалый страх. Отец Лембы пугал сына сказками, как стихии заигрывают и забирают к себе сильнейших колдунов. Отец горячо и многословно объяснял мальчишке с ярким даром, почему большинство одаренных не сидят у Камней подолгу, не слагают новых песен, ворожат лишь по суровой необходимости. Отец пугал сына, да, видимо, не из своего опыта. Он не предостерёг, что холодные стихии уносят из жизни так нежно и незаметно. В огонь-то запросто не шагнёшь, ни с песней, ни в полной силе…

Стира дёрнул Лембу за волосы, привлекая внимание:

— До завтра — никаких песен! Совсем никаких! Вообще никакого колдовства! — повысил голос, обращаясь ко всем троим. — О предызбранные к посвящению, довольно вам учёбы на сегодня. Идём отдыхать, есть и спать, — снова переключился на Лембу. — Кузнец, ты на ноги-то встанешь?

Лемба удивился вопросу, однако тело, правда, заколело почти до неспособности двигаться. Он всё-таки поднялся, пошагал на месте, с трудом переставляя негнущиеся ноги, попрыгал, похлопал руками по бокам. Стира наблюдал за его попытками согреться и расшевелиться: не помогал, но готов был помочь. Лемба справился сам.

Мудрый выждал ещё немного и велел ученикам бежать к их нынешнему обиталищу — Пещере Совета. Сам припустил следом, как матёрый зверь за выводком щенят. Слыша за спиной его лёгкие шаги и размеренное дыхание, кузнец ощущал себя неловким, косолапым, безнадёжно тупым.

Однако на бегу постепенно отогрелся, ноги обрели привычную резвость, а ум — остроту. Только порадоваться этому Лемба, увы, не смог. Лишь яснее ощутил, что тело и дар, мысли и чувства больше не ладят между собой, и от их разлада, прежде неведомого Лембе, в собственной шкуре тесно и погано.

Вспомнилось и не дало себя забыть, как две луны назад мчал он с Ярмарки, наперегонки с позёмкой. Как тревожил снега ликующим кличем, от полноты силы и удали. А потом звери откопали чёрную дохлятину, и с этого мига жизнь Лембы покатилась кувырком с горы… Да нет же! По уму, Лемба зазвал к себе в гости беду ещё раньше! Бродячие архане не собирались зимовать младшими слугами, они выжидали случая, чтобы ударить в спину. И кабы не чужак… Да, по уму, бродяга Нимрин был счастливой находкой. Но вспоминать его тошно, а ещё тошнее знать (и хранить в тайне), что Светлейший круг не убил Повелителя Теней, а верная Тунья снова нашла чужака в снегах и выхаживает больного. При том, мужу, главе дома — ни словечка! Слухи же поползли такие, что Лемба извёл расспросами старого Зуни. Тот нехотя признался внуку, кого они прячут. Объяснил также, почему прячут: некоторые мудрые считают Нимрина ходячим бедствием и норовят убить.

Мудрые… Лемба сам стремится стать одним из них. Но чем больше он наблюдает и слушает их в Пещере Совета, тем страннее ему эти могущественные колдуны-долгожители. Всё-то у них не по охотничьи! И Вильяра после посвящения стала, будто не своя. Даже в мыслях всё труднее звать её прежним, любезным сердцу именем. Лемба уже почти уверился, что Яли, его милая Яли, действительно умерла. А ту колдунью, что сотворили из её останков стихии посвящения, он так и не познал. Сколько ни принимал Вильяру мудрую в своём доме, сколько ни валял по пушистым шкурам. Может, если бы она пригласила его в круг… Стира сказал, очень хорошо, что она его туда не приглашала. Почему хорошо, объяснять не стал: мол, в своё время сам поймёшь и поблагодаришь. Стира, вообще, немногословен: больше натаскивает, чем объясняет. Но учиться-то у него здорово… Да только Лембе не учится!

Вон, купцу Тиде учёба тоже не шла впрок, так Вильяра переговорила с ним и отпустила восвояси. А на Лембу лишь глянула издали. Ни полсловечка для него тогда не нашла: ни вслух, ни безмолвной речью. И пусть она — мудрая, то есть, заведомо лучше знает, что делает, а всё равно он на неё сердит и обижен!

Однако обрадовался, встретив её в Пещере Совета.

Обрадовался — и тут же огорчился: следам нездоровья, усталости и тревог на милом лице, во всём облике и ауре колдуньи… Снова обрадовался, что видит её — живую, потому что мог не увидеть вовсе… Сильнее ужаснулся, что едва не потерял…