Десница Пращура

Она желает уснуть глухо, без снов. А снится ей Пращур: молчаливым присутствием. Нет, даже в той пустоте, что ему — дом, она — слишком усталая, чтобы заговаривать с ним первой.

Разбудил её запах целебного травяного отвара. Странно… А, впрочем, нет, не странно: Альдира решил позаботиться об ученице. Ужасно вовремя, её до сих пор мутит и знобит. Чтобы изгнать Ракту и Ташту к щурам, чтобы не вернулись с полдороги, ей далековато пришлось их провожать.

Вильяра села, приняла из рук Альдиры горячую кружку, глубоко вдохнула душистый пар и начала пить, смакуя каждый глоток, привычно разбирая, что мудрый туда намешал. Альдира молчаливо присутствовал, в точности как… Ой, не помянуть бы нечаянно того, кто запрещает болтать о себе…

— Мудрый Альдира, пожалуйста, ответь ученице. Доволен ли ты, как я распорядилась моим правом скорого суда?

Альдира улыбается едва заметно, краешками губ:

— И да, и нет, о мудрая Вильяра. Я доволен, что беззаконные братцы отправились к щурам, что они никого больше не убьют, не ограбят. Я доволен, что именно ты изгнала их, и я доволен, как ты это сделала. Я очень доволен, что обитатели Ярмарки обрадовались изгнанию беззаконников и поспешили проявить свою радость самым наглядным образом. Но я ужасно недоволен, как эта ворожба вымотала тебя.

Вильяра резко тряхнула головой:

— Не только ворожба, Альдира. Мне тошно и погано от того, как далеко зашло всеобщее беззаконие. Если уж дикие перевёртыши вяжут на себе узлы справедливого суда… Они же искренне пытались занять место, которое мы, мудрые, оставили пустым! А при том они сами, да, они сами — поганые перевёртыши! Я решила их судьбу, едва узнала, что лавину на обоз они спустили нарочно. Они погубили пятерых своих товарищей ради того, чтобы скрыться от Джуниры. Нет, такая погань не должна топтать Голкья! Даже если бы они убили не Младшенького. И не после Величайшей песни. Даже если бы они добрались до Среднего, вместо Нимрина!

Альдира слушал и кивал, соглашаясь. Дождался, пока она замолчит, тихо и грустно сказал:

— Да, Вильяра, эта рана ещё долго будет гноиться. Одной песней и парой примочек её не исцелишь. Но вспомни: «подарочки» поганцам поднесли не только твои Вилья. Я заметил там двоих Рийи и одного Тхи. Даже эти бродяги — на здравой, законной стороне. А твои охотники не гоняют всех архан, без разбору. Мы исцелим эту рану, или я — не глава Совета Мудрых.

Вместо ответа Вильяра вернула ему пустую кружку и закопалась обратно в шкуры.

— Мудрая Вильяра, давай я проведу тебя в круг, как наставник? Рыньи прислал мне зов, они с Нимрином очень ждут тебя.

— Нет, Альдира, увы. Серый Камень нам с тобой не откроется. И другие — тоже. Меня теперь примет один-единственный круг. Тот, в котором я ранила себя. Если всё сложится удачно, в нём же я найду своё полнейшее исцеление.

Сказала — сама опешила, откуда взяла столько уверенности. Пращур ли вложил ей это знание? Серый ли Камень?

— А если сложится неудачно? — как ни в чём ни бывало, переспросил Альдира.

— То я останусь в круге, — и этого Вильяра не знала мгновение назад, теперь узнала.

— Щуры ещё не нашептали тебе, что именно ты должна сложить удачно? — кажется, спокойствие мудрого было напускным, хрупким, будто каменная корка над лавовым потоком.

— Нет, больше ничего такого мне не думается, не говорится, — она ещё раз прислушалась к себе. — Нет, Альдира, ничего! Но скажи, кто может заново собрать тот круг из бродячих алтарей?

Мудрый пожал плечами:

— Можем погадать: на тебя, на меня, на твоего Нимрина.

— А на тебя-то почему?

— По праву и долгу твоего временного наставника, о прекрасная Вильяра. А также по праву и долгу главы Совета.

— Давай, погадаем вечером. Ты ещё поучишь меня? Ты придёшь на закате в логово старого прошмыги?

— Договорились, приду. Если не случится какой-нибудь новой погани. А ты не возражаешь, если я прямо сейчас немного подремлю вот в этом твоём логове?

— Нет, я только порадуюсь! Ты большой и тёплый, позволь мне погреться об тебя, прежде чем я пойду лечить Нимрина?

***

Плохо, ему всё ещё очень плохо.

Вообще, можно ли отыскать что-нибудь хорошее в нынешнем положении Ромиги?

Ну… Он почти перестал сомневался, что выживет и в этот раз.

А что плохого, кроме самочувствия? По пунктам? Слишком длинный список. Даже непонятно, какой пункт ставить вторым, после однозначно первого: асура на Голкья.

Ну, вот, к примеру: больной, изувеченный нав отчаянно нуждается в Вильяре. Опять и снова, как в самом начале их знакомства! Вильярины песни, буквально, воссоздают его тело, пожёванное светлым кругом, почти переваренное его собственной, Ромиги, жаждой небытия… Не бытия, асур знает, кем, как и где: поправка важна! Ромига — нуждается, а колдунья ловит очередных беззаконников.

От песенок Рыньи, по сравнению с Вильяриными, проку мало. То есть, не то, чтобы совсем никакого: нав и от малого не отказывается, не в его положении — привередничать!

А ещё мальчишка Рыньи — замечательный сказитель. В его устах прошлое Голкья занимательнее, живее и ярче свежих новостей. Все эти истории о могущественных колдунах, искусных мастерах, удачливых купцах, о прочих обитателях холодного мира, сотворивших — или натворивших — в своей жизни нечто достаточно неординарное, чтобы остаться в памяти поколений. Для внимательного исследователя все эти сказки могли бы стать кладезем информации о быте, нравах и образе мышления голки. Они и становятся, только иначе, чем обычно. Они бередят Ромигину память, поднимая из её глубин обрывки, клочья от былого всеведения Повелителя Теней. Что осталось от того всеведенья, а что ушло безвозвратно, наву ещё предстоит выяснять. Океан сырой, неструктурированной информации смутно и угрожающе плещется за хрупкой преградой из «я пока не в состоянии об этом думать». Однако Ромига уже способен, слушая сказки Рыньи, вышелушивать истинные факты из вранья очевидцев и позднейших домыслов. Он ясно ощущает грань, его увлекает игра ума…

Тунья принесла еду. С чувством времени у Ромиги сейчас примерно так же, как с ночным зрением, поэтому он не уверен, завтрак это, обед или ужин? Неважно: еда. Ему наконец-то всерьёз захотелось есть. Он глотает бульон с перетёртыми волоконцами мяса, облизывается и просит добавки, потом ещё добавки. Рыньи переспрашивает, уверен ли он? Может, позже? И не пора ли перестелить морской мох? Тунья, отворачиваясь, морщит нос, в глазах мелькает брезгливая жалость.

— Тунья, дай мне зеркало, — требует Ромига тоном, не терпящим возражений.

Охотница фыркает, роется в стенной нише и достаёт просимое. Придерживает тяжёлую серебряную пластину, чтобы он не уронил… Н-да! Болезненно тощая, рябая рожа в зеркале не имеет ничего общего с холёным Мистером Безупречность. Кожу стянуло рубцами. Волосы, брови, ресницы сгорели в буйстве стихий и не торопятся отрастать. Белки глаз — в густой сетке кровеносных сосудов: выглядит жутко, будто трещины от зрачков…

— А я тебе говорила, незачем тебе на это смотреть!

Голос Вильяры прозвучал так внезапно, что Тунья выронила зеркало. Ромига вцепился в резные края всё ещё не слишком послушными пальцами — удержал.