Десять
Шрифт:
Звук домофона на воротах вывел из транса. Юля открыла.
Встала в дверях, как была, не переодеваясь: в застиранных трикотажных брюках, старой толстовке мужа, которую носила, не снимая, и, кажется, даже не стирала со времени его отъезда, надеясь сохранить запах. В шерстяных носках, заштопанных на пятках, растянутой, огромной футболке. С размазанной по лицу косметикой, кровью, продолжающей стекать по пальцам.
Юра быстро огляделся, сделал выводы, которыми делиться не спешил.
— Что случилось? — в его голосе не прозвучало ни капли упрёка, за то, что Юля вырвала его из семейного ложа среди ночи.
— Он уехал! Он уехал, я здесь живу… одна… всегда одна. Даже обнять некому, и я… а я… я скучаю по нему, люблю его, а он просто взял и уехал. И мне теперь придётся всё это бросить. Работу бросить! — Юля неопределенно обвела пространство рукой, дополнив и без того бессвязную речь красноречивой икотой.
Она осознавала: у неё самая обыкновенная пьяная истерика. Не понимала, что Юра делал в её семейном доме ночью. Почему с такой бережливостью отмывал ей лицо, разбирался с раной на руке. Вздохнув, раздел, посадил в тёплую воду, щедро насыпав соли для ванны. Сам уселся на край, и внимательно следил, чтобы Юля не уснула, не утонула, не пыталась больше открыть бутылку.
Он заварил свежий чай, и терпеливо гладил по голове, пока она бесконечно жаловалась на мужа, на своё треклятое одиночество, на то, что ей не хватает тепла ночами.
Под действием лишних промилле в крови, Юля заодно пожаловалась Юре на него самого, заявив, что ненавидит его обожание жены и ревнует до чёртиков к неизвестной женщине, в которую влюблён Юра. А он влюблён, и сильно! Это видно, очевидно, ощущается позвоночным столбом, когда он изредка, по настоянию Юли, говорит о той, другой: «она моложе меня» «довольно красивая, определенно не мой типаж, но…», «замужем и не собирается ничего менять»
Юра гладил Юлю по голове, как кошку или птицу, по плечам, позволил выговориться, выплакаться всласть, укутал в махровый халат и собственное тепло, а потом отнёс в постель, где, по требованию Юли, занялся с ней любовью. На всю оставшуюся ночь.
Всего через неделю после ночной истерики Юли, Юра сидел в столовой и, казалось бы, в мирной беседе, тихо сказал:
— Так больше продолжаться не может, Юля.
— Что? — Юля посмотрела на Юру, оглянулась: никого поблизости не было.
— Наша с тобой связь. Я устал.
— Устал? Никто не держит, — прошипела Юля. В ней теплился стыд за ночное представление и всё, что за ним последовало. Она признавалась в любви Юре, а следом Симону, вываливая на любовника подробности интимной жизни супругов, которые не для посторонних ушей…Боже, что она творила потом!
— Послушай меня, — одернул Юра, заставив посмотреть ему ровно в глаза. Он это умел — фиксировать взгляд, не давая оторваться. — Я не хочу больше разрываться между тобой и Ольгой, это невыносимо. Тебя это тоже убивает. Посмотри на себя, ты дёрганая стала, нервная, бледная. Пупс, послушай, давай всё бросим, разведёмся, будем вместе, не прячась, не стесняясь.
— Вот как? — опешила Юля.
— Да, так! Сколько можно? Наша с тобой история давно переходит границы добра и зла. Разводись. Симон не вернётся, ты не сможешь уехать с ним, не сможешь… ты это знаешь так же хорошо, как и я, поэтому тебя так ломает. Ты можешь бросить мужа,
вытереть ноги об меня, ты перешагнешь через любого, начиная с себя, но свою работу, свое отделение ты не оставишь. Никогда. Симон чёртов говнюк, раз поставил тебя перед таким выбором, но мне это на руку. Разводись.— Я люблю Симона, — на чистом упрямстве сказала Юля.
Что он несет? Разводись? Разводись?! Она не собиралась разводиться, Юля была намерена прожить всю жизнь с одним мужем — и это Симон Брахими, отец ее ребенка. Если понадобится, она уедет за мужем во Францию, устроится работать массажисткой или сиделкой, научится делать маникюр и маски для лица, чтобы устроиться в заштатный салон красоты. Все что угодно… что угодно. Даже оставит свою работу, своё отделение, своих пациентов…
— Я знаю, — спокойно ответил Юра. — Ты любишь Симона.
— У меня ребёнок, — напомнила Юля.
— Я в курсе, — ещё более спокойно парировал Юра, словно комментировал не интересную передачу по телевидению. — Разводись. Мы не сможем долго жить в таком режиме, как сейчас.
— Не беспокойся, больше я себе такого не позволю, — отчеканила она.
— Конечно, ты просто будешь молча захлебываться в алкоголе, слезах, собственных страхах, комплексах, и всем сразу станет проще. Тебе. Мне. Симону. Киму!
— Почему сейчас, почему ты заговорил об этом сейчас? — Юля прищурилась, нагнула голову, пригляделась к Юре.
Действительно странно, никогда прежде он не заговаривал о подобном. Между ними все предельно просто: у каждого своя семья, жизнь. У него — Ольга. У нее — Симон.
— Ольга хочет ребёнка.
— И? — Юля не смогла скрыть удивления.
Ольга хочет ребенка — это самое лучшее время, чтобы разговаривать с любовницей о потенциальном разводе? Иллюзий Юля не питала, в том, что в семье Юры наличествует половая жизнь не сомневалась, он тоже не мог считать, что Юля купается в розовых мечтах о верности любовника.
— У неё проблемы, решаемые, но серьёзные. Если она решится, пройдёт через ЭКО, то я не оставлю ни её, ни ребёнка. Ему не придется расти без отца.
— Совет вам да любовь, молодые! — прошипела Юля. — Ты себя вообще слышишь? Ты отказываешься бросить своего не зачатого ребенка, но желаешь, чтобы я своего лишила хорошего отца, а себя — любимого мужа? Ты в своем уме, Юра?! Иди нахрен!
Они развелись с Симоном. Так ожидаемо неожиданно. Он приехал, она оказалась не готова к его словам о переезде. Не смогла бросить всё. Работу, пациентов, дом.
— Ты не понимаешь, не понимаешь, — рыдала Юля. — Не понимаешь! Я не смогу иначе!
— Что именно я не понимаю, маленький? Всё готово к переезду, мы решили все бюрократические дела, утрясли формальности, ты французский начала учить. Дом я тебе неоднократно показывал, клянусь, тебе понравится. Мы заживем, наконец-то, нормально, как нормальная семья.
— А раньше мы были ненормальной семьей?
— Раньше мы были бедные, — развел руками Симон, и его было легко понять.
Так просто, как дважды два. Он достиг невероятно многого за какой-то год. Фантастически много на взгляд простого обывателя. Имел право гордиться результатом, упоминать прошлое в уничижительной форме. Симон Брахими всегда смотрел вперед, он не смог бы достигнуть всего, чего достиг, умей он оборачиваться.