Десятые
Шрифт:
– Я им внушил.
– Хорошо… – Трофиму хотелось сказать про Ясира, представлял, как Илюха обрадуется, примчится увидеться со старым товарищем, но не стал. Мало ли что. Пожелал: – Спокойной ночи.
Больше сегодня звонить было некуда, звонков тоже не ожидалось, и Трофим отключил сотовый, вынул аккумулятор. Оглядел кухню, пытаясь угадать, где бы могли быть спрятаны жучки. И возникло старое, полузабытое чувство тайны, опасности… Задернул плотнее шторы, включил музыку. Тот альбом, что записал с местными музыкантами: дал несколько своих текстов, подпел в кой-каких треках…
Зазвучал
Чернозем в моем сердце зарастает репьем,
Спят детские мечты, как бомж, укутавшийся
тряпьем,
В городе греха неживые голоса,
Спиралью лента шоссе в никуда – черная полоса.
– Твое? – кивнул Ясир на песню.
– Коллективное.
С год назад, когда сделали эту песню, слушал ее по десять раз на дню, а теперь не то чтобы приелась, а как-то не соответствовала душевному настрою.
Мой старый бардак и ваш новый порядок,
Как нежелательный сорняк для показательных
грядок,
Здесь на каждое небо триста тысяч ворон,
Пингвины едут по домам с работы, как с похорон.
Они не видят, они не слышат,
Они не ведают, что творят…
Покопался в дисках на подоконнике, выбрал сборник «Телевизора». Зазвучал красивый, гипнотизирующий голос Михаила Борзыкина:
Выключатель квадратен,
Он похож на портрет
Того доброго дяди,
Который принес нам свет…
– Да оставил бы то, – поморщился Ясир.
– Не хочу…
Впрочем, и «Телевизор» сейчас не катил. Тянуло снова послушать песню Александра Скляра. Жалко, диск остался в машине, а искать ее в интернете было сейчас некогда…
– Что пить будешь? Вино, водка? Коньяк есть…
– Водку, конечно… А семья-то где?
– За город увез. У детей каникулы начинаются.
– М-м, понятно. – Ясир произнес это нехорошо, с завистью, что ли; уселся за стол. – Опа, и икра у тебя?!
– Ешь, набирайся сил. У меня заночуешь?
– Ну, если не против, то с удовольствием бы…
– Тогда неси свое, постираем. К утру высохнет.
Ясир принес груду серой одежды, покопался в штанах, что-то вытащил, спрятал в карман новых джинсов. Засунул груду в стиралку. Трофим сыпанул порошка, включил.
– Теперь можно и приступать.
Ясиру налил водки, себе – белого вина.
– А ты водку не хочешь? – Ясир прищурился с подозрением.
– Мне в семь за руль. На Юго-Запад еду, помощь повезу.
– А, слышал, слышал про твою деятельность.
Чокнулись,
выпили и стали есть. Ясир жадно запихивал в себя колбасу, сыр, маринованные помидорчики. Трофим тоже проголодался…– Недавно «Мартина Идена» прочитал, – прожевав и громко взглотнув, сказал Ясир. – Теперь под впечатлением. Мощная книга.
– Ну да, мощная, – согласился Трофим, соображая, к чему гость заговорил о «Мартине Идене».
– Вот пробивался человек, пробивался. Пробился, стал известным, богатым – и утопился.
– Не просто так утопился. Иден был индивидуалистом и, всего добившись, увидел пропасть перед собой. Ему стало незачем жить… Джек Лондон создал его, чтобы показать, каким не должен быть писатель…
– Хм, и повторил его судьбу.
– В смысле?
– Ну, есть же версия, что тоже с собой покончил. А перед этим вышел из Коммунистической партии.
– Социалистической, – поправил Трофим; биографию Лондона он знал неплохо, поэтому легко и с удовольствием ввязался в этот странноватый вообще-то сейчас разговор.
– Не суть важно, – дернул углом рта Ясир. – Разочаровался в социализме и самоубился…
– Он не разочаровался в социализме. Наоборот, он вышел из партии, потому что она утратила революционный дух.
– Да?.. Ну, выйти из партии – самое легкое… Труднее бороться за партию… Я слежу по возможности за твоими постами в жэжэ… Можно еще? – Ясир кивнул на бутылку. – Редко выпиваю, и вкус забыл…
– Да конечно. Наливай сам, не стесняйся.
Ясир наполнил рюмку, но пить не стал. Вздохнул:
– Не согласен я с твоей позицией. Пытаюсь и не могу… – И после этого забросил в рот водку, следом – очередную порцию пищи.
Трофим посмотрел на товарища, и вспомнился Шариков из фильма «Собачье сердце»; не любил он этот фильм, повесть, по которой он был снят, не был согласен с идеей Булгакова, но вот сейчас почувствовал себя профессором Преображенским, слушающим Шарикова.
– И в чем же не согласен, друг мой Ричард?
Ясир недоуменно взглянул на него, потом, видимо, вспомнил, что сам просил так себя называть.
– Слишком ты встрял в эту тему… в Новороссию. А про Россию вроде как и забыл. Впечатление, что всё у нас хорошо стало, а там – беда.
– Да, там беда, – спокойно подтвердил Трофим. – Там война.
– А здесь не война разве? Война. Только такая, скрытая… В ней труднее разобраться, кто союзник, кто враг. И такое впечатление, что все с удовольствием отвернулись на Украину. Там-то, типа, всё ясно. И ты вот в их числе, к сожалению… А так ведь за Россию болел, такие книги писал…
Ясир умолк, поковырял, потыкал вилкой кусок вареной колбасы. Смотрел в тарелку, но явно ждал, что ответит Трофим. Трофим молчал.
За последний почти год, с тех пор, как он открыто и четко заявил о своем отношении к происходящему сначала в Киеве, а потом и во многих регионах Украины, Трофим слышал и читал много чего о себе. Много оскорбительного. Одно дело, когда оскорбляет московская либерасня, укропы и прочие в том же роде, а другое, когда претензии предъявляют вроде бы близкие (еще недавно совсем безоговорочно близкие) люди и даже товарищи по партии…
– Чего молчишь? – не выдержал, поднял на него глаза Ясир.