Детектив Франции. Выпуск 7 (сборник)
Шрифт:
— Но мы очень мило расстались, и мне всегда хотелось что-нибудь для него сделать. Но что сделаешь для человека, который ни во что не верит? Кто это сказал: дайте мне точку опоры, и я переверну мир? С Бернаром у меня не было никакой точки опоры, ничего постоянного и надежного.
Журналисты терпеливо слушали ее, но их интересовало совсем другое. Ни личность Бернара, ни история этой неудачной пары, одной из многих. Их гчтересовала Кандис.
— Да, — сказала Колетт, — он рассказывал мне о ней. В тот день, когда она появилась у него, он должен был приехать сюда на уик-энд. Он позвонил мне с полдороги и вернулся назад. Через неделю, когда он наконец приехал,
— И в Кандис?
— Он постоянно говорил о ней. Она была такой естественной, такой непосредственной, в общем, весь этот мужской бред. Я спросила его, почему он в таком случае отпустил ее. У Бернара, знаете ли, есть своя теория. Он считает, что не нужно сжимать руку, чтобы удержать то, что в ней лежит. Он любит, чтобы люди хотели остаться с ним, но сам не делает для этого ровным счетом ничего. Собственно говоря, со мной так и произошло. Мне казалось, что ему следовало бы поговорить с психиатром…
— Значит, Кандис уехала…
— Да, она уехала, и они договорились встретиться в августе в Марселе.
— Тринадцатого августа.
— Да, по крайней мере он мне так сказал.
— И они встретились?
— Конечно, нет. Да она просто забыла о нем. Я не хочу сказать о ней ничего дурного, но вы понимаете, что это за девушка. По дороге она знакомилась с разными типами и проводила с ними время.
— Что он вам сказал, когда вернулся с юга?
— Он сказал, что все это смехотворно, и мне снова пришлось утешать его. Он всегда приезжает сюда, когда ему плохо. А когда он узнал, что ее убили, то это действительно было ужасно.
— Ужасно? Что вы имеете в виду?
— Он во всем обвинял себя. Он говорил, что это его вина.
— Его вина?
— Послушайте… Я надеюсь, вы не будете это публиковать?
— Нет, разумеется. Мы пытаемся понять.
— Если вы действительно хотите понять Бернара, то лучше поговорите с его отцом. Это он во всем виноват. Я имею в виду во всех его неудачах. Он всегда подавлял его… Извините, мне нужно укладывать детей…
Люди такого ранга, как председатель Совета Вокье, решают проблемы путем пресс-конференций. В субботу вечером Вокье позвонил по частному каналу министру юстиции, чтобы попросить у него совета. Лараге был его сокурсником по университету.
— Принимай их группами, — сказал министр, — но не в сенате. Лучше где-нибудь на нейтральной почве. Улыбайся им во весь рот и говори, что ты всегда делал для сына все возможное: Оксфорд и прочее.
— Кембридж.
— Пусть будет Кембридж. Короче, скажи им, что он совершеннолетний и у него есть все прививки, а ты…
— Но ты же обещал мне…
— Я уже и так достаточно подмочен и не хочу окончательно простыть.
— Ты что же, вот так и оставишь меня одного?
— Это ты должен наконец оставить своего сына-кретина. Особенно сейчас нам это абсолютно ни к чему. К тому же этот идиот судья в Тарасконе убежден, что…
— Ты знаешь не хуже меня, что Бернар не имеет к этому делу ни малейшего отношения.
— Но этот балбес-судья решил потрясти колони храма. И знаешь почему? Я только что узнал это. Потому что он левый. Да, да, он член социалистической партии.
— Мы отклоняемся, Марсель. Так что я скажу журналистам?
— Не мне тебя учить, как проводить избирательную кампанию.
Конференция была бурной. Из семнадцати присутствовавших журналистов одиннадцать представляли
оппозицию. Фотографов собралось еще больше, чем репортеров, и они старались запечатлеть каждый поворот головы и изменчивую мимику красивого и надменного лица Луи Вокье. Он поспешил перевести разговор на болезненную проблему современной молодежи и университетские реформы. Но один из журналистов справедливо заметил, что Бернару было уже тридцать лет, и молодежная тема была оставлена. Вокье ловко ушел от вопросов по поводу увольнения Бернара и почему он занимал этот пост на бирже по рекомендации отца. И только в 21 час 30 минут маленький и язвительный Жозеф Либницки, корреспондент «Западной демократии», задал ему вопрос, который вертелся на языке у каждого:— Господин председатель, можно ли, по вашему мнению, рассматривать попытку самоубийства как признание виновности?
— Господа, — сказал Луи Вокье, — я отказываюсь отвечать на этот вопрос. Прошу считать пресс-конференцию законченной.
Когда Бернар получил новую повестку для «дачи дополнительной информации», он очень удивился, увидев в кабинете, в который его проводили, судью Суффри.
— Надо же, — сказал он, — вы специально приехали с юга?
Но судье было не до шуток.
IV
РАЗВЯЗКА
9
Несмотря на то что уже давно истекли все сроки содержания под стражей Маттео Галлоне, он по-прежнему находился в следственном изоляторе дю Пюи. С одной стороны, собранные против него улики казались жандармским властям еще недостаточными для передачи дела в прокуратуру, но, с другой стороны, с учетом тяжести обвинения, выдвигаемого против него, не могло быть и речи, чтобы выпустить его. Но, как позднее сказал сержант Мэзерак, «Господь был с жандармами». Документы бродяги не были выправлены, во Францию он проник незаконно и, кроме того, признался в краже одного велосипеда. Ежедневно за ним приезжала машина, чтобы отвезти его в участок, откуда он возвращался в свою камеру лишь поздно вечером.
Галлоне задал головоломку жандармам, утомившим его бесконечными вопросами, сменяя дружеский тон на угрозы и заставляя его в сотый раз повторять одно и то же. То его допрашивал рядовой жандарм, то Аджюдан, иногда их было сразу несколько, в том числе и офицеры. Даже командир эскадрона Кампанес и подполковник Брюар провели в его обществе несколько долгих часов.
Как и следовало ожидать, очная ставка со свидетелями (с теми, которые видели бродягу в синей куртке неподалеку от места убийства и участвовали в Лионе в составлении портрета-робота) не принесла ожидаемых результатов: одни уверяли, что узнали его, другие говорили, что не узнают. Впрочем, эта ставка была абсолютно излишней, так как Галлоне никогда и не отрицал, что находился в указанное время в окрестностях Бо.
Он признался, что похитил зеленый велосипед при выходе из де Горда в ночь с 15 на 16 августа, а ночь 16 августа провел в гротах Сен-Жине. Почему этот велосипед был найден в канаве с помятой рамой и рулем? Потому что его сбила машина при пересечении двух дорог, которые жандармы определили на случай, если он говорил правду, как автострады номер девять и девяносто семь. Когда он упал, он оцарапал себе руки, лицо и колени, а машина даже не остановилась. Марка машины? Он не знал. Цвет? Он не мог сказать. Она ехала слишком быстро. Он, естественно, не мог обратиться с иском, так как велосипед был краденым. Он оставил велосипед в яме на обочине, а насос на всякий случай прихватил с собой.