Дети большого дома

— Оставьте, я просмотрю, — негромко проговорил он.

Луганской взглянул на часы. Оставалось еще больше часа до совещания командиров и комиссаров дивизии, на котором командующий армией должен был сделать сообщение о новом наступлении наших войск.

За последние два дня обстановка так неблагоприятно изменилась, что подготавливаемое наступление казалось почти рискованным.

Прошедшей ночью он не скрыл своих сомнений, когда вместе с командующим армией был вызван в Военный Совет фронта. Но тем не менее решение было принято.

Командующий армией принял весть о предстоящем наступлении с энтузиазмом, выразил уверенность в успешном завершении задачи. Это не удивило Луганского: он хорошо знал командующего армией. Им можно было искренне восхищаться, горячо любить за многие чудесные черты характера, но безоговорочно соглашаться со всеми его решениями было трудно. Герой гражданской войны, человек с большими заслугами, пылкий и энергичный, он своей восторженностью иногда вызывал у окружающих снисходительную улыбку, а то и чувство сожаления. Нет, тяжелое создалось положение на фронте, очень тяжелое! Правда, на их рубеже достигнуты известные успехи, но средние командиры и политработники не знают общего положения. Они ждут приказа о наступлении, они бесстрашно пойдут в бой завтра же, и армия, несомненно, продвинется вперед.

«А если противник хочет нас заманить и отступает на этом участке, чтобы наша армия продвинулась вперед?» — подумал вдруг Луганской и начал ходить по палатке. Эта мысль возникла у него еще накануне. Сейчас он серьезно задумался над такой возможностью.

Вошел адъютант, молча положил на стол полученную почту и так же молча вышел из палатки.

Генерал перебрал конверты. Вместе с должностной перепиской в пачке были и личные письма, и среди них конверт, надписанный рукой невестки: она не писала, а словно вырисовывала четкие красивые буквы. Луганской разорвал конверт, и наземь упала карточка. Он нагнулся, поднял: внучка была снята с бабушкой. Максима Александровича охватило волнение.

Личная жизнь в эти минуты вытеснила военные заботы, хотя несколько минут назад казалось, что ее нет, что она осталась за семью морями, за семью горами, далекая и забытая, что есть на свете только война и на войне — обремененный бесконечными обязанностями человек. Максим Александрович то вглядывался в смеющееся лицо внучки, то переводил взгляд на лицо жены. Закрыв глаза, он представил себе восемнадцатилетнюю работницу, которую встретил на тайной сходке одной из ячеек партийной организации Краснопресненского района в 1912 году. Только что принятая в партию Василиса успешно выполняла самые опасные поручения. Узнав друг друга по подпольной работе, они поженились. Совместная жизнь в течение трех бурных десятилетий не охладила ни любви, ни уважения. И вот теперь она уже старая женщина, та Василиса, которая когда-то с оружием в руках сражалась на баррикадах во имя революции… Внучка обняла бабушку за шею, смеется, а на лице бабушки нет улыбки. Печальной, даже мрачной выглядит Василиса.

«Еле смогла уговорить маму сняться, она не хотела, — писала невестка. — Ты и сам заметишь, как она изменилась. Может быть, именно потому и не хотела. Она почти все время на заводе, по ночам и трех-четырех часов не спит. Бывает, что приедет домой, собирается лечь отдохнуть и вдруг передумает, опять едет обратно на завод. Так что знай: мама тоже выполняет военное задание, и задание немаловажное! Она просила меня не писать тебе, но я ослушалась. Вместе с другими директорами ведущих заводов, министерство представило к награждению и маму. Я это узнала не от нее, другие сказали. Как-то раз она не пришла ночевать, и я поехала на завод — узнать, в чем дело. Там-то и рассказал мне об этом секретарь комитета. „Ваша свекровь, говорит, настоящая героиня! Все удивляются энергии Василисы Петровны, берут пример со старой большевички“. Рассказала я об этом маме, а она улыбается. „Хорошо бы снова стать молодой и здоровой — поехала бы на фронт!“ Возвращается домой вконец измотанная и все же находит силы возиться с внучкой, рассказывает ей сказки. Очень подействовала на нее весть о гибели сыновей тети Насти — Вани и Коли. Первый раз увидела я — слезы на глазах мамы. Ты же знаешь, как она любит сестру. В день, когда была получена эта весть, мама не поехала на завод, ночевала у тети. Через несколько дней мы получили письмо от Саши, с карточкой. Он уже майор, командует полком. Мама очень долго смотрела на карточку, потом на твой портрет на стене, и я поняла, что ее радует сходство сына с тобой. „Словно карточка Максима в молодые годы…“ — тихо сказала она.

Видел бы ты, как просветлело ее лицо, глаза просто сияли! А сегодня утром проснулась и говорит мне: „Лет двадцать не видела я снов. А сегодня видела Максима… Будто годы революции и оба мы снова молоды: шагаем в рядах вооруженных рабочих плечом к плечу и поем „Отречемся от старого мира…“ Запевает он, Максим, а мы все подхватываем. Давно, очень давно не видела я такого отчетливого сна“. И попросила меня написать тебе письмо. „Только, говорит, лучше было бы, пожалуй, не посылать карточки, пусть не видит меня такой изможденной“. Любит тебя мама, любит, словно молодая, я чувствую, что она всегда о тебе думает, хотя не говорит об этом…».

Вошел адъютант, сообщил, что командиры и комиссары дивизии явились.

Член Военного Совета отогнал овладевшие им воспоминания. Сложив письмо, вместе со снимком сунул снова в конверт.

— Сейчас приду.

Личная жизнь опять отошла назад. Смеющиеся глаза внучки и покрытое морщинами лицо женщины, которая была подругой его жизни в течение тридцати лет, невестка и ставший уже командиром полка сын остались где-то глубоко в сердце. Заботы, связанные с боевой обстановкой, снова тяжелым камнем легли на плечи.

Он взглянул на часы. Оставалось полчаса до начала совещания, а командующего армией все не было.

Луганской туго затянул пояс, поправил фуражку и вышел из палатки.

В глубине леса под деревьями расположились на табуретках вокруг продолговатого стола командиры и комиссары дивизий. Когда Луганской подошел, все встали.

Член Военного Совета попросил занять места, сел сам, обвел присутствующих быстрым взглядом и улыбнулся.

— Начинается дело, товарищи!..

Лица всех были оживлены, но проницательный взгляд подметил бы на них озабоченность и настороженность. Командиры знали о создавшемся положении, понимали, что задуманный шаг требует необычайной отваги и полного напряжения сил, а в случае неудачи, может многое погубить. Мысль о возможности крупной неудачи через год после начала войны, после побед, одержанных зимой и весной, казалась ужасной.

— Положение в общих чертах знакомо всем нам, — продолжал член Военного Совета. — Сегодня утром соотношение сил на участке наших соседей стало еще неблагоприятней. Гитлеровское командование неистовствует, повидимому готовясь нанести главный удар именно здесь, в стремлении продемонстрировать силу кампании этого года. Поставленная перед нами задача тяжела, очень тяжела.

Слушая Луганского, никак нельзя было подумать, что он внутренне не согласен с тем решением данной задачи, какое излагает. Да никто и не думал ни о чем, кроме наступления. Только наступление! Вся страна, весь народ ждали его, особенно ждали действий на этом фронте. Нельзя медлить, ни в коем случае нельзя допустить, чтобы инициатива перешла к врагу!

Взгляд члена Военного Совета упал на Яснополянского. В синих глазах комдива было что-то мечтательное. Луганской любил этого генерала и как инициативного, способного командира и как человека.

— Как вы полагаете, Лев Николаевич?

— Готов хоть сегодня.

«И сделает ведь, все сделает, раз обещает!» — подумал член Военного Совета.

— Садитесь. Ну, а вы?

Луганской обратился к командиру другой дивизии — молодому полковнику, всего месяц назад оставившему свой полк, чтобы командовать дивизией.

Полковник смутился, быстро поднялся на ноги, оправляя гимнастерку.

— Ждем приказа! — ответил он, краснея.

— Довольны новым пополнением?

— В отношении рядовых — да. Командиры неопытны. Прибывшие артиллеристы еще не были в боях.

— А настроение?

— Хорошее. Жаждут большого сражения!

Член Военного Совета взглянул на часы. Время было начать совещание, но командующего армией все не было.

— Нужно подождать, пока подъедет. Возможно, что привезет новости.