Дети большого дома
Шрифт:
Мать писала, что отправила письмо и товарищу Максиму по данному Тиграном адресу, и просила лично передать ему горячий привет и наилучшие пожелания.
Дочитав письмо, Тигран взглянул на часы. Было уже время идти в политотдел.
— Ну как, хорошие письма, Тигран Иванович? — спросила старая Улита Дмитриевна. — И от кого письма: от родных или друзей?
— От жены и матери.
— Большое письмо от жены или от матери?
— Это от матери.
— Ну, понятно, материнское сердце несколькими словами не успокоится. Вот как много она написала!
— Разве больше страдает
— Любящая жена, конечно, будет страдать, — ответила Улита Дмитриевна, — а все же сердце матери иное…
— Жена моя — тоже мать! — улыбнулся Тигран. — Она и мать и жена.
Вместе с Аршакяном из дома Бабенко вышла и Седа. Вначале они обменивались общими фразами. Тигран чувствовал, что его бывшая студентка хочет ему что-то сказать. Два раза официальным тоном обращалась она к Тиграну.
— Товарищ батальонный комиссар… — и умолкала потому что навстречу им шли другие военные, которые здоровались с Аршакяном, спрашивали о чем-нибудь.
— Ты как будто хотела что-то сказать, Седа? — спросил Аршакян, когда им уже никто не мешал.
— Товарищ батальонный комиссар, — начала Седа, — я хочу вам сказать об одном… Очень неловко… но я должна сказать.
— Говори, я слушаю.
— Это о Партеве Сархошеве…
Тигран насторожился:
— Слушаю.
— Он очень плохо себя ведет, товарищ батальонный комиссар, просто неловко. Честное слово, неловко говорить…
— Раз уж начала, так говори, не стесняйся.
— Очень плохо себя ведет, товарищ батальонный комиссар. Пристает к девушке, в доме которой я ночую, к Шуре Ивчук. Прямо неловко, товарищ батальонный комиссар, но я решила и должна была вам оказать. «И вот такой, говорят, тоже армянин?!» И не знаешь, что ответить. А вчера поймал у соседей гуся, и зарезал. Женщина жалуется. «Обращусь, говорит, к начальству». Товарищ батальонный комиссар, есть еще много других фактов… но я не могу сказать. Просто гнусный тип этот Сархошев, честное слово, товарищ батальонный комиссар!
Седа была явно смущена. Быть может, первый раз в жизни ей пришлось вступать в конфликт с людьми, заботиться о чистоте нравов.
Аршакян молча выслушал ее до конца.
— Отлично, Седа. Правильно ты поступила, что сказала.
Седа направилась к помещению полевой почты, а Тигран поспешил в политотдел. У входа он встретил майора Коновалова, с которым давно не встречался. После обычных приветствий Коновалов, улыбаясь, спросил:
— А Зозуля вам пишет, не забыла?
— Какая Зозуля?
— Ну, та самая, кажется Клавдией звали; красивая, говорят женщина.
Тигран вспомнил Клавдию Алексеевну Зозулю — и тут же сообразил, на что намекает майор. Речь шла о той женщине, которая, потеряв дочь при отступлении из Харькова, встретила Аршакяна и вместе с ним, Иваниди и Сархошевым ехала ночью до станции Приколодное и оттуда выехала в Воронеж.
— Не пишет, забыла? — продолжал майор Коновалов. — Непостоянная, значит, женщина.
Аршакян возмутился.
— Что за чушь вы несете, майор! — вспыхнул он. — Не ожидал от вас.
Тигран достал из кармана полученное два дня назад письмо.
— Вот прочтите! Если желаете,
можете проверить. Клавдия Зозуля в настоящее время работает в научно-исследовательском институте. Есть и адрес.Майор Коновалов, пожилой человек и старый военный, стал серьезен и протянул руку за письмом.
— Пусть это письмо останется у меня, потом поговорим, Тигран Иванович, не стоит волноваться.
Войдя в политотдел, Аршакян приказал вызвать командира транспортной роты полка Дементьева. Но затем его охватило сомнение: правильно ли он поступил, что сам вызвал Сархошева, и была ли необходимость вызывать его именно сегодня? Но приказ уже был отдан. Спустя два часа явился Сархошев, с только что отпущенной черной бородой, подтянутый и вылощенный.
— Лейтенант Сархошев явился по вашему приказанию! — торжественно доложил он.
Тигран указал рукой на табурет. Сархошев сделал вид, что не заметил жеста, и продолжал стоять навытяжку.
— Садитесь! — приказал Аршакян.
Сархошев молча опустился на табурет.
Аршакян прямо взглянул ему в глаза, которые в сравнении с большой головой и выступавшим подбородком были несоразмерно малы. Сархошев выдержал его взгляд, не отвернув головы: «Хочешь испытать — изволь!»
Не легко доказать вину подобному человеку, Аршакян почувствовал это сразу и решил прямо приступить к делу.
— Плохо себя ведете, лейтенант! — сказал он сурово, продолжая смотреть на Сархошева.
— Что вы имеете в виду, товарищ батальонный комиссар? — с напускным недоумением справился Сархошев.
— Я вас вызвал не на судебное следствие… но если будете так продолжать, то можете когда-нибудь оказаться и перед трибуналом! Сейчас я вызвал вас, чтоб предупредить. С какого года вы в партии?
— С тысяча девятьсот тридцать девятого года, — ответил Сархошев, приняв покорный вид.
— Где были приняты?
— В студии кинохроники.
— Уже три года как в партии? Срок немалый.
— Но в чем я провинился, товарищ батальонный комиссар? — с явным интересом спросил Сархошев.
Вопреки принятому решению, Аршакян постепенно поддавался раздражению.
— Недостойно себя ведете, очень недостойно. Не только коммунисту, но и каждому советскому человеку не подобают такие поступки!
— Но что я совершил такого, товарищ батальонный комиссар? Может быть, это Минас Меликян на меня наговорил?
— Никто не наговаривал. Я и сам вижу. Ведете себя точно освободитель, считаете, что жители Вовчи обязаны прислуживать вам. Это нахальство, вы понимаете? В такое время сердце ваше должно было бы обливаться кровью. А вы занимаетесь недостойными вещами!
— Какими недостойными вещами, товарищ батальонный комиссар? — прикидываясь еще более смиренным, спросил Сархошев. — И почему вы думаете, что мое сердце не болит? Но я не малодушен, знаю, что мы победим, я не пессимист.
— А, знаете, что победим? Вы оптимист? — подхватил Аршакян, все более раздражаясь. — Подобный оптимизм отвратителен, фальшив! Знаете ли вы Миколу Бурденко и Арсена Тонояна из батальона капитана Малышева? Не знаете? Вот они имеют право говорить «мы победим», потому что заняты делом победы, им некогда волочиться за женщинами!..