Дети Доброты

– Как мы так-то? А?

Кирилл развёл руками.

– У нас хватало своих дел, а южане очень не хотели чужого вмешательства. Вот и получилось… то, что получилось.

– Почему не хотели? Этот – понятно, зачем про нас байки травил, – Мрак пренебрежительно кивнул на Шамана. Тот привычно не шелохнулся. Всю дорогу держался так, будто разговоры спутников его не касались. – Ему власть была нужна. А простые-то люди? Неужто не хотели другой жизни?

– Простые люди, видимо, не верили в то, что бывает лучше. Как тебе объяснить… – Кирилл сам много об этом думал. И пришёл к единственному выводу. – Люди боялись.

Мрак непонимающе нахмурился:

– Чего?

– Да в том и дело, что слишком многого. Непосильно многого… Видишь ли. – Кирилл вздохнул. – Сам я этого, конечно, не застал, маленький был, да и жил, по сути, в изоляции. Судить могу только по чужим рассказам. Но, насколько понимаю, было примерно так: когда всё случилось, человечество, до той поры самому себе казавшееся неуязвимым, вдруг осознало, как на самом деле зыбко всё то, что им создано. Сколь не крепки завоевания цивилизации. Как легко, оказавшись на пороге гибели, забыть о морали, о человечности. Как быстро слетает шелуха воспитания, и сколь удобным, и, казалось бы, естественным становится в новых условиях право сильного… Люди боялись. Сначала – взбесившегося солнца. Потом – болезней, голода. А потом начали бояться своих же соплеменников. Тех, кто озверел от безнадёги, махнул на всё рукой и решил жить по законам звериной стаи. Хорошо уже всё равно не будет, так хоть что-то урвать напоследок. Хоть малую толику того, что осталось… Люди разуверились в том, что люди – такие же, как они – бывают добрыми, понимаешь? Отзывчивыми, бескорыстными. Когда ежедневно и ежечасно приходится бороться за существование со своими же соплеменниками, верить в это рано или поздно перестаёшь. И ни от кого не ждёшь ничего хорошего. А верить-то хочется! Ведь, кто бы что ни говорил, какие бы циничные подоплёки не придумывал – на самом деле человек живёт надеждой, Мрак. В то, что завтра будет лучше, чем вчера. В то, что всё как-нибудь наладится. Восстановится… Без этой веры мы просто перестали бы жить, давно перевелись бы как вид. А самая простая и приятная вера из всех существующих – это вера в чудо. Неважно, сколько лет человеку. Независимо от воспитания и жизненного опыта, вера живёт в каждом. Ни один разумный человек в этом, естественно, не сознается. Человек может и сам не знать, что он верит – но в душе ждать волшебства, как детишки ждут Деда Мороза. Чудо свершится. Что-то произойдёт… И это, вроде, не так глупо и не так стыдно перед собой, как верить в то, что тебе ни с того ни с сего начнут помогать незнакомые люди.

– Да с какого перепугу-то? – Мрак искренне недоумевал. – То, всё-таки, люди, а не хрен знает что! А во всякую фигню верить – как раз самая дичь и есть. Куда уж глупее?

Кирилл развёл руками:

– Мне самому было непросто это понять, слишком уж разное у нас мышление. Ты учти, что тогда, тридцать лет назад, под влиянием Шамана оказались уставшие, отчаявшиеся, пережившие то как всё случилось люди. Не молодые ребята, вроде твоего отца или Джека, которых с малолетства готовили к суровому выживанию. Учили верить в себя и в собственные силы.

– А ты?

– А меня воспитывали учёные – то есть, люди, которым сам бог велел рассуждать критически. Поэтому с нами, так же как с тобой или с Серым, шаманские сказки вряд ли бы сработали. А в здешних посёлках – тогда, тридцать лет назад – обитал народ совершенно иного склада. Необъяснимое плохое случилось, ведь так?.. Значит, по законам человеческой надежды, должно было случиться что-то, столь же необъяснимо хорошее. И Шаман сотворил то, чего втайне жаждал каждый из его соплеменников – подарил им чудо. Мать Доброты. С учётом способностей Шамана, сработало идеально, люди ему поверили. Тем более, что взамен Шаман не требовал ничего, кроме соблюдения законов, на первый взгляд казавшихся разумными и справедливыми. Добро – за добро. Воздаяние за послушание. А потом появились дети – как высшая награда покорности и миролюбию… Шаман принёс измученным, разуверившимся людям надежду. То, ради чего стоило жить. Сотворил новую религию. Они живут в своём мире, понимаешь? А те, кто к нему не принадлежат – враги. Которые спят и видят, как бы этот мир разрушить… Естественно, люди всеми силами оберегали свои тайны. Поэтому мы ничего и не знали.

– А как же тот пацан? – спросил вдруг Мрак.

– Какой?

– Ну, этот. Лазарь. Ты сказал, что у них тут свой мир. Что бошки им Шаман забил наглухо, что мы для них – враги. По-хорошему он должен был под лавку забиться и зубами стучать со страху. А он – вон чего. Считай, против своих попереть не побоялся, когда вам помогать решил. Как так-то?

Кирилл развёл руками.

– Веришь – сам не понимаю. Я ведь не психолог, и читал по этой теме очень мало – так, по верхам нахватался. Но, насколько помню читанное, основные жизненные установки – что есть добро, а что зло, кто друг, а кто враг, – формируются у человека где-то лет до четырнадцати. Дальше его уже крайне сложно в чём-то переубедить. А Лазарь своим поведением эту теорию опровергает. Он знал, взрослые ему говорили о том, что мы с Джеком – враги. Но он в это то ли до конца не верил, то ли в его случае любопытство оказалось сильнее страха. Он ведь на удивление любознателен – и вот как раз этому есть объяснение. Помнишь девочку, которая притащила кошку? Я ещё тогда подумал о генетике… Эмбрион Лазаря, как и эмбрион этой бесстрашной девочки, собирали под микроскопом. Они, как и другие бункерные дети, должны были воплотить в жизнь Вадимову теорию «чистого разума», то есть с рождения обладать очень высокими интеллектуальными задатками. А значит, в каждом из этих детей уже на эмбриональном уровне прошита такая вещь, как критичность ума. Им от природы свойственно ничему не верить на слово. Во всём докапываться до сути… Потребность их мозга – анализировать и делать собственные выводы, понимаешь? Возможно, дело в этом.

Мрак, задумчиво глядя на Кирилла, пожал плечами.

***

В родной посёлок они прискакали перед самым рассветом – терпения на то, чтобы пережить в приюте ещё один день, не нашлось ни у Кирилла, ни у Мрака. Скакали быстро, как только могли.

Ещё издали увидели, что ворота посёлка распахнуты настежь, а перед ними неподвижно стоят две фигуры – плечистая мужская и стройная женская.

– Батя, – севшим вдруг голосом сказал Мрак. Кашлянул. И прикрикнул на Шамана: – Шевелись ты, ну!

Через минуту они с Кириллом уже спешивались у ворот.

– Целы? – коротко спросил Рэд. – Да не орите вы! – цыкнул на вопящих от восторга, скачущих вокруг путников младших сыновей.

Обнял спешившегося Мрака.

– Целы, – подтвердил Кирилл. И прижал к себе бросившуюся ему на шею Лару.

– Джек? Олеська? Серый? – Рэд повернулся к нему.

– Джек и Серый остались на юге. Так было надо. Олеська… – Кирилл не договорил.

Почувствовал, как окаменела в его объятиях Лара. Через силу попросил:

– Потом. – Отстранился от жены. Кивнул Рэду на Шамана: – Это – пленный. Солнце не держит. Пристрой куда-нибудь, запри на замок. После того, как запрёшь, людей к нему не подпускай! Никого, кроме меня и Мрака. Даже сам не подходи. Оглянуться не успеете, как мозги вам заполоскает.

Мрак тоже отошёл от отца. Все, включая мальчишек, уставились на Шамана. Дополнительных разъяснений не потребовалось – полузабытое, по мирному времени, слово «пленный» говорило само за себя.

– Сведи пока в чулан, где буянов запираем, – глядя на Шамана, приказал Мраку Рэд. – Там засов на двери есть, крепкий. – Прочие двери в посёлке традиционно не запирались. И велел застывшему в седле Шаману: – Слазь. Приехал.

От домов к воротам, привлечённое счастливыми детскими воплями, уже спешило остальное население.

Глава 7. Кирилл

Рэд пришёл к Кириллу вместе с Мраком. Быстро, едва ли полчаса прошло – Кирилл успел только помыться и переодеться с дороги. Мрак, видимо, тоже ничего другого не успел – чугунок с ужином отец и сын принесли с собой.

– У вас и поедим, – объяснил Рэд.

Кирилл согласно кивнул.

Лара накрыла на стол. Расставила тарелки, вынула из буфета рюмки. Четыре поставила рядом с тарелками, одну в стороне.

Кирилл налил в рюмки самогона. Ту, что в стороне, Лара накрыла куском хлеба.

Молча, не чокаясь, выпили. Помолчали. У Лары вдруг затряслись плечи. Она всхлипнула и, закрыв лицо руками, выскочила из-за стола. Громко хлопнула входная дверь.

Рэд посмотрел вслед убежавшей Ларе. Взялся за бутылку и заново наполнил рюмки. Придвинул к Кириллу его, поднял свою. И, глядя Кириллу в глаза, твёрдо сказал:

– Давай. Вернулись – молодцы.

После третьей выпитой рюмки Кирилл подумал, что при его истощении и недосыпе, усталости после дороги, должен бы уже под стол упасть. Но почему-то не падал. И хмеля не было ни в одном глазу, только голова опустела – того гляди зазвенит.

Рэд достал сигареты, вопросительно посмотрел на Кирилла. Тот махнул рукой: кури здесь, чёрт с тобой. Поставил перед Рэдом блюдце – вместо пепельницы.

– Как так-то? – закурив, спросил Рэд.

Вопрос содержал в себе сразу всё.

Как погибла Олеся? Почему Джек и Серый остались на юге? Кто такой Шаман?

Рэд не осуждал, не сочувствовал, не торопил. Кирилл знал, что командир умеет отрешаться от горя. Сначала – дело, а уж потом… Что там творится у железного Сталкера на душе, и что бывает «потом», никто не знал. Единственная женщина, которая знала, умерла восемь лет назад. Рэд безучастно пускал в потолок дым и ждал, пока Кирилл соберётся с силами.