Дети Робинзона Крузо
Шрифт:
Потом до него дошел голос Будды:
— Оставайтесь здесь. Мы с Михой заберем фотографию. Вы на атасе.
— Нет! — Икс еще раз покосился на трюмо. — Я с вами.
Джонсон со вздохом кивнул:
— Я побуду здесь. Только скоренько.
Будда с сомнением пожал плечами, бросив взгляд на piccolo, флейту-малышку, которую Джонсон прижимал к груди, но сказал лишь:
— Мы быстро. Будь внимателен. И пусть дверь остается открыта.
— Я понял.
(«Почему ты им не сказал? — думает Свириденко. — Не хотел напугать еще больше?»)
Миха приоткрыл белую дверь — та подалась с протяжным
«Они что, всегда здесь так ходят?» — подумал Миха. Скульптурная собачка оказалась далеко не легкой, и было непонятно, как тщедушная старуха умудрилась ее сюда приволочь.
«Может, ей помогают? — подумал Миха, и моментально его мысль переродилась во что-то безумное. — Может, ей помогает весь город?!»
Икс замыкал шествие; в комнату с фотографией Одри Хепберн он вошел последним. И хоть Джонсон оставался за спиной, неприятный холодок снова пощекотал ему затылок.
Иксу велели молчать. И, наверное, это правильно. Надо быстренько все сделать и валить отсюда. Он потом все расскажет. Про то, во что никогда раньше не верил, а сейчас... Расскажет, когда они окажутся подальше отсюда, чтобы никогда больше не вернуться. Этот невозможный, почти неуловимый, но настойчивый кошмарный зов... Икс вдруг что-то понял про него, он знал, кто его зовет.
В комнате стояла густая прохладная сырость; алтарь с фотографией находился в своем дальнем полутемном углу, но лампадка была погашена.
— Она на месте, — Плюша увидел фотографию и добавил упавшим голосом: — ну, я пошел?
— Высоко, — прошептал Будда, оценивая расстояние от пола до алтаря. — Так не достать. Придется тебя подсадить.
— Да.
Миха сделал неуверенный шаг вперед, и половица под его ногами протяжно застонала. Он оглянулся: что-то ему не понравилось, что-то тревожное оставалось за спиной, да вот только...
— Давайте быстрее, — поторопил Икс. Краска отхлынула от его щек, вечное Иксово бахвальство, похоже, сейчас попрощалось с ним. Миха с удивлением подумал, что он, наверное, единственный здесь человек, которому (возможно, пока) не так страшно, невзирая на рассказ Будды, невзирая на его странные тревожные слова-полунамеки, невзирая на то, что он... пытается не встречаться с ним взглядом. Чего он избегает? Не хочет, чтобы Миха увидел в его глазах... что? Печаль, словно ему известно что-то... нехорошее?
Миха еще раз посмотрел на Икса — тот стоял, сжав кулаки, и покусывал нижнюю губу; Икс был напуган, по-настоящему напуган. И тоже отвел глаза. Его друзья что-то скрывают? Они скрывают что-то от него?
Джонсону тоже не пришлось скучать в комнате, где Мама Мия принимала своих гостей. В другой комнате. Как только мальчики оказались за белой дверью, Джонсон ощутил бесконечное одиночество, да что там — потребность немедленно последовать за ними. Пытаясь
беззаботно насвистывать, он огляделся по сторонам, повернулся к трюмо и сначала ничего не мог понять. Его голова непроизвольно дернулась в поисках источника отражения, и он произнес сдавленным шепотом:— Мама...
— Быстрее! — торопил Икс.
— Успокойся, — вдруг обозлился Миха. — Сам знаю.
— Он прав, — сказал Будда. — Не нервничай, но времени почти не осталось.
«Вот опять, — подумал Миха. — Что за дурацкие намеки?»
— Вот именно, — поддакнул Икс. — А ты копаешься.
— Если пересрал, — огрызнулся Плюша, — можешь вообще отсюда уходить. Давай, вали!
— Сам вали! — нервно отозвался Икс.
— Тихо вы, не ссорьтесь! — шикнул на них Будда.
— Я не ссорюсь и не нервничаю, — настойчиво, словно обороняясь, объяснил Плюша. Только вот от кого ему следовало обороняться? От своих друзей? — И не копаюсь. Идемте, все сделаем.
От своих друзей, потому что...
(на темных линиях нет друзей. Каждый за себя.
Каждый в одиночку. Как блуждающие кометы)
(И вообще: с чего это он заладил про время, которого не осталось?)
Плюша вдруг почувствовал, как на лбу выступили капельки пота: что за чушь? Какие темные линии?
(скоро узнаешь. Уже совсем скоро)
Плюша растерянно посмотрел на друзей, смахнул со лба влажную каплю. Как странно, какие неожиданные чувства мы, оказывается, можем испытывать к самым близким людям. Плюша никогда бы не мог такого предположить... что где-то, внутри себя, оказывается, он нес источник ненависти, всегда готовый выплеснуться наружу. Но ведь тогда... Источник ненависти и агрессии...
«Это дом, — подумал Миха. — Он что-то делает с нами. Будда прав: мы так все перессоримся. Это страх, вот какой это источник! Надо быстрее уходить».
Ощущая, что движется через какую-то густую, требующую преодоления среду, — почти как через воду, которая снится, — Миха подошел к фотографии. На ней лежала тень или слой пыли. Была ли она настолько высоко в прошлый раз? Такое впечатление, что и сам потолок стал выше. Плюша быстро обернулся к окну, за которым на приступочке они стояли тогда с Джонсоном, потом обвел взглядом комнату, задержался на белой двери... Что-то не так, чего-то они не увидели, только вот чего? Дверь оставалась приоткрытой, Джонсон за ней только что опять о чем-то прошептал, гипсовая собака в этом освещении казалась серой, и...
— Ладно, подсаживайте! — приготовился Плюша, перекинув веревку с поджигой за спину.
Мальчики быстро подняли его, Миха просунул руку за неприятнолипкую, просаленную лампадку и забрал фотографию. Вот и все. Никаих проблем.
— Порядок, объявил Плюша и нервно хихикнул. — Опускайте.
Опять мелькнула какая-то тревожная мысль, но... наверное, им просто страшно. Мальчики поставили Миху на ноги, и он показал им свой улов (не без гордости, как отвоеванный трофей), никакой тени или пыли на карточке не было. Фотография Одри Хепберн словно засветилась в его руках радостной новизной.