ДЕТИ РОССИИ

В кабинете директора Марфинской школы их встретила женщина средних лет. Она вышла из-за стола, приветливо им протянула, здороваясь, крепкую загорелую руку. После знакомства Анна Павловна повела молодых учителей по улице села. Парни с любопытством осматривались, а она, заметив, как Петр долгим взглядом проводил встречную девушку, засмеялась негромко:

–  Невесты у нас видные, глядишь, и поженим вас…

Петр смущенно потупился, Иван же, вспомнив Тосю, погрустнел: как она там, в Дагестане?

Домик, куда Анна Павловна привела молодых учителей, прятался в глубине заросшего сада. Одно окно ярко блестело среди зарослей и было похоже на глаз любопытного озорного мальчишки, который тайком подглядывал за взрослыми.

Навстречу им вышла невысокая, слегка сгорбленная хозяйка с веселым, рябым от оспин лицом. Она с радостью согласилась взять к себе на постой приехавших учителей, провела их в дом, приговаривая певуче:

–  Вот, касатики, светелка, здесь вы жить будете. Постель, правда, у меня не белая, как в городе, простынки все в цветочек да горошек, зато чистые. В цене сойдемся. Коли помогать мне будете по хозяйству, то и вовсе ладно будет - дровец наколете, водицы принесете, вот и помощь мне, а вам, такая работа только в радость. Ну как, согласны?

Парни радостно закивали. Им понравилась их будущая «светелка», где и мебели-то - стол да два топчана, покрытые лоскутными одеялами, но как светло и уютно то ли от занавесок с веселенькими голубенькими цветочками, то ли от приветливости, с какой их встретили в Марфино.

День у Куприянова и Жидкова проходил в работе, вечера - в проверке тетрадей или на самодеятельных концертах, в которых принимали участие и учителя Марфинской школы. Впрочем, на сцене был Петр, а Иван сидел в зале и горделиво посматривал вокруг, когда Петру, отличному скрипачу, отбивая ладони, аплодировали колхозники.

Все складывалось у молодых учителей хорошо. В Петра было влюблено полдеревни, а Иван без конца составлял в уме фразу для Тоси с предложением приехать в Марфино и стать его женой. Но грянула финская война, и с уст людей не сходили новые слова: финны, линия Маннергейма. Возраст у Куприянова и Жидкова был призывной, но учителя в то время были освобождены от службы в армии. И вдруг - повестки. Оказалось, что по приказу министра обороны учителя такой льготы лишены. Анна Павловна возмущалась: «Что это такое? Кому взбрело в голову учителей в армию забирать да еще среди учебного года? Детей и так учить некому». Но сколько бы она ни сердилась, а в повестке четко сказано: «Явиться в…» - и потому учителям-призывникам марфинцы устроили великолепные проводы, столько слов хороших было сказано в их адрес, что Петр с Иваном лишь смущенно переглядывались.

Везло Ивану Жидкову на хороших людей. Сашка Громов, Тося Финогенова, Петр Куприянов… Иван стал нешуточно считать, что такое выпадает лишь счастливым людям. Вот и в полковой школе, куда его направили учиться, он подружился с Сашей Знаменским*. Новый товарищ тоже рос сиротой. Только воспитывали его не добрые люди, а уголовники - так уж судьба повернулась к Знаменскому, что попал он в шайку воров. Однажды Знаменский понял - не по пути ему с прежними дружками, однако, знал, они не дадут ему жить спокойно, потому зашагал в военкомат и попросился в армию. Война с финнами была в самом разгаре, и Знаменского без лишних проволочек переодели в солдатскую форму.

В полковой школе Иван встретился и с другим хорошим человеком, и эта встреча перевернула всю жизнь Ивана,, потому что человек этот - политрук - сказал однажды:

–  Предлагаю вам, Жидков, поступить в военное училище, у вас, я считаю, есть все возможности стать командиром.

Обычная фраза, лестная для любого солдата, но не для Ивана Жидкова. Он, конечно, хотел остаться в армии после срочной службы, а поступить в военное училище - это вообще голубая мечта. Однако понимал, что ему, сыну раскулаченного, такого не достичь. И честно сказал:

–  Меня не примут. У меня отец лишен прав, я не комсомолец.

Политрук строго посмотрел Ивану в глаза:

–  Вы, товарищ Жидков, очевидно, плохо изучили материалы семнадцатого партсъезда. Товарищ Маленков там ясно сказал: сын за отца не отвечает.

Не довелось Ивану и его товарищам-курсантам повоевать на Финской войне, хотя их к тому усиленно готовили - по двенадцать часов в сутки занимались они то в классах, то на стрелковом полигоне. Когда на экстренном построении объявили, что война победоносно завершена, над шеренгой вопреки уставу взметнулись сотни пилоток и фуражек, молодые глотки рявкнули дружное, многоголосое и раскатистое «ур-р-а-а-а!», потому что как бы ни был велик патриотизм, как бы ни хотелось расквитаться с врагом, но война - это война, на ней убивают. А курсантам, которые хоть и рвались в бой, все-таки хотелось жить.

В тот же день Иван отправил Тосе очередное письмо. Тося не задержалась с ответом, прислала ласковое письмо, в котором писала, что очень скучает. Иван решил в отпуск поехать к Тосе. Но не знал он, что сгущаются тучи над ними. Не простые - грозовые, военные черные тучи, которые принесут многим его товарищам смерть, а ему - тяжкие испытания.

В отпуск, как рассчитывал Иван, его не отпустили - ему и еще восьмидесяти курсантам Гомельского училища досрочно присвоили воинское звание лейтенант и выдали предписание явиться в Минск. Там 16 июня сорок первого года молодые командиры получили назначение. Ивану и нескольким его товарищам предстояло служить в 66-ом укрепрайоне Западного Военного особого округа, куда они отбыли в тот же день. И чем ближе они подъезжали к новой, еще слабо укрепленной линии границы, тем становилось тревожнее на душе от злобных взглядов, которые бросали на них некоторые люди.

Часть, в которой Жидкову предстояло служить, еще не была сформирована, потому его, лейтенанта Журавлева и пятерых бойцов под командой неразговорчивого «старлея» отправили готовить летнего лагерь, где часть будет формироваться. Прибыв на место, поставили сразу же две палатки - для командиров и красноармейцев. А потом взялись за благоустройство всего лагеря. К вечеру ломило спину и плечи, зато большая часть работы была сделана - установлены ровными рядами палатки, все они были окопаны, чтобы не оказались затопленными во время дождя, расчищено место для будущего плаца и спортивной площадки. Затем старший лейтенант взял Ивана в село договориться насчет питания, тогда-то он и приметил почту, рассчитывая в тот же день отправить Тосе письмо. Иван заснул, счастливо улыбаясь - письмо, наверное, уже тронулось в путь.

Проснулся Жидков от страшного грохота, не сразу сообразив, где он, потому что перед самым рассветом окунулся в сон, в котором сидел вместе с Тосей на берегу Эльтон-озера. В голове все еще метались аккорды музыки, звучавшей, казалось, откуда-то с небес, еще до сих пор слышалась торжественная дробь барабанов.

Журавлев тоже проснулся, с тревогой глянул на него и осторожно тронул плечо спящего старшего лейтенанта Комлева:

–  Товарищ командир, что это за взрывы?

–  Учения, наверное. Они здесь часто бывают - то у нас, то у немцев, - ответил тот и повернулся на другой бок.

Журавлев встал, вышел из палатки. Иван услышал, как он чиркал спичкой о коробок, прикуривая. Хрустнул сучок под ногой, видимо, пошел к палатке красноармейцев, откуда слышался приглушенный говор.

–  Почему не отдыхаете, товарищи красноармейцы?
– строго спросил Журавлев через несколько секунд. Ему что-то ответили, но Иван, засыпая, не разобрал слов.

–  Подъем!
– вдруг звонко крикнули над головой Ивана, и он вскочил.

Рядом торопливо одевался Журавлев. В палатке рядом со старшим лейтенантом, который уже был одет, стоял незнакомый военный. Приглядевшись, Иван узнал в нем капитана, командира саперной роты, которая располагалась рядом с их лагерем.