ДЕТИ РОССИИ

–  Ваня, - крикнул Журавлев.
– Война!

Война?!! Это было как в дурном сне, хоть щипай себя, чтобы убедиться - сон это или не сон. Жидков не поверил:

–  Может, провокация?

Капитан жестко усмехнулся:

–  Не будьте наивным, лейтенант! Я здесь давно, и вижу, что не провокация это, а война. До штаба вашей части далеко, так что присоединяйтесь к нашему батальону!
– и выскочил из палатки.

В саперном батальоне им выдали учебные винтовки, потому что у Журавлева с Жидковым не было еще личного оружия, которое они должны были получить с прибытием всего полка на место формирования. К винтовке выдали по пятнадцать патронов. И батальон спешно пошел к границе, до которой было не более трех километров, и где явно шел бой. И так было странно видеть идущих им навстречу раненых бойцов.

Лесок кончился быстро. Батальон вышел к ржаному полю, и тут прямо по колонне стеганули пулеметные очереди. Упали, застонав, передние, а кто-то молча рухнул на землю, и ржаные колосья сомкнулись с шорохом над ними: вражеская пуля насмерть сразила их.

–  Перебежками!
– услышал Иван и тут же упал, прополз несколько метров, вскочил вновь, пробежал и опять упал.

До ночи шел бой. Никто не мог пересечь поле - ни неведомые враги, ни бойцы саперного батальона, и уже ни у кого не было сомнений, что началась война. Когда стемнело, к Ивану подполз старший лейтенант Комлев с десятком бойцов:

–  Жидков, неподалеку ДОТы есть. Комбат приказал занять эти ДОТы и готовиться к обороне, если немцы прорвут границу. Эти, - он кивнул на другой край поля, - скорее всего диверсанты, наверное, хотели с тыла к заставе подойти, да на нас напоролись. А граница пока держится. Слышишь, там идет бой? Ползком за мной!

Иван понятия не имел где эти ДОТы, но Комлев быстро и уверенно шел по лесу впереди небольшого отряда, так что Иван с бойцами еле поспевали за ним. Неожиданно впереди посветлело: они вышли к просеке. И вдруг услышали незнакомую речь - по просеке на велосипедах катили немцы.

–  Как на прогулке, - выругался Комлев и скомандовал: - Огонь!

Бойцы беспорядочно защелкали затворами винтовок, захлопали выстрелы. Двое велосипедистов упали, остальные, загомонив, ринулись в спасительную темень леса, даже не открыв огонь - так на них подействовало неожиданное нападение.

Выждав немного, Комлев приказал двум бойцам обыскать убитых. Бойцы осторожно поползли по просеке. Вернулись быстро. У обоих в руках были автоматы и походные ранцы, новенькие, из телячьей кожи, шерстью наружу. Осматривать ранцы не стали: надо было спешить к огневым точкам. И лишь в ДОТе, куда привел их Комлев, они посмотрели, что внутри ранцев. Очень хотелось есть, но в ранцах, кроме смены белья и мыла ничего не было.

–  Ишь ты, - сказал один из бойцов, - кальсоны новые, шелковые.

–  Чему завидуешь?
– спросил его другой.
– Небось в шелках-то быстро отморозят все свои причиндалы. То ли дело - наши подштанники.

Бойцы засмеялись, а кто-то задумчиво произнес:

–  Ты думаешь, до зимы эта заваруха не кончится?

–  Прекратить провокационные разговорчики!
– прикрикнул Комлев.
– Какая зима? Через сутки-другие вышибем их за границу, - однако не было уверенности в его голосе.

–  Жидков, бери под свою команду пока четверых. К утру прибудет подкрепление с продуктами, а боеприпасов тут на батальон хватит. Старун! Вы тоже остаетесь здесь!
– приказал он старшине-саперу.

Иван загерметизировал за ушедшими вход и велел бойцам располагаться. Пока те устраивались на ночлег, осмотрел ДОТ. Он был просторный. У трех амбразур стояли станковые пулеметы, у четвертой - пушка-сорокопятка, но она была еще не подготовлена к стрельбе, зато пулеметы настороженно посматривали через амбразуры на поле перед ДОТом.

Иван взялся за гашетки, повел стволом туда-сюда. «Хорошо, -подумал.
– Сектора пристреляны. Жаль, что пушка не установлена, но ничего, к утру немцев выбьют за границу, может, нам и не придется действовать».

–  Товарищ командир!

Иван оглянулся. Перед ним стоял Старун - подтянутый, чисто выбритый. Иван, глядя на старшину, невольно провел ладонью по щеке. Свои вещи он бросил в машину, которая увозила семьи командиров-саперов из села в тыл, там и осталась бритва.

–  Разрешите обратиться?
– у старшины были внимательные, очень яркие голубые глаза.
– Погрызите сухарик, товарищ командир, - и подал Ивану сухарь.
– Из своих энзе. Если хотите побриться, то у меня и бритва есть.

–  Спасибо, - Иван взял сухарь.
– И побриться бы не мешало. Вы, товарищ старшина, займитесь с бойцами набивкой лент. Один - в караул. Через час смена.

–  Слушаюсь!
– голубоглазый старшина козырнул и отошел, а Иван со стыдом вспомнил, что не познакомился с бойцами, но так хотелось поскорее сгрызть сухарь: от голода у него даже заболел живот. Иван сделал вид, что смотрит в амбразуру, а сам принялся жевать сухарь, глядя в ночное небо над лесом, где разгорались яркие звезды. Странно, вроде, небо одно и то же над страной, а - разное. Здесь оно светло-синее, рассвет наступает неспешно, да и не видно его за лесом. А там, в степях, небо - необъятное, чернильное от быстро падающей на землю ночи. Ляжет, бывало, Иван на спину и смотрит на небо, слушает, как еле слышно шелестит ковыль возле уха, гладит щеки шелковистыми метелками. И помыслить он тогда не мог, что детство его разом кончится в один из весенних дней.

–  … Мама, мама!
– плакали двое младших - Леша и Саша.
– Куда папаню забирают?

Мать молча уткнулась в плечо отца, ухватила его за шею - плакать уже не было сил. Отцовские натруженные руки висели вдоль тела как плети. Он растерянно осматривал хату, детей. Таким беспомощным Ваня никогда его не видел.

–  Ну, будет!
– сурово сказал милиционер, приехавший из района.
– Не на вовсе расстаетесь, всего-то на десять лет, - и засмеялся простуженным басом, подтолкнул отца к повозке, стоявшей у ворот подворья Карповых.
– Будет! Долгие проводы - лишние слезы! Поехали!

Отец, высвободив голову из рук матери, своей тяжелой, мозолистой рукой погладил по головенкам младших, притронулся к плечу Вани, что-то хотел сказать Мише, но, махнув рукой, понурившись, побрел со двора. Следом шел милиционер.

Отец неловко уселся в повозку, где уже сидели Дерябин и еще двое хуторских, и повозка тронулась. Лошади затрусили по пыльной дороге, а Ваня сорвался с места, выскочил за ворота, не слыша крика матери, помчался вслед за повозкой.

–  Папаня, папаня!
– кричал мальчишка, но отец не обернулся, а лошади, подстегнутые кнутом, побежали резвее. Ваня вбежал на Улаган, небольшую горку за хутором, и долго стоял на его вершине, глядя на дорогу, пока повозку не поглотил горизонт.

Ваня никак не мог понять, почему отца записали в кулаки и выслали. Ну какие они, Карповы, кулаки? Подворье хилое. Хата, как огромный гриб, торчала из земли. В хлеву, правда, стояла корова. Был еще у них конь да верблюд Бухар, у иных вообще никакой живности не было, да ведь отец тяжким трудом зарабатывал деньги, чтобы купить и коня, и корову, и Бухара. Их всех свели со двора накануне. Как печально мычала Зорька, когда ее повел за собой на веревке другой человек, не отец. Конь тоже взбунтовался, не хотел, чтобы его взнуздывали чужие руки. Только Бухар смотрел на всех надменно и презрительно, как настоящий хан. Сепаратор, самое ценное в их хозяйстве, который отец берег и работал на нем только сам, тоже забрали. Милиционер посмеялся, мол, зачем сепаратор, если коровы нет?