Дети

Саул и Иоанна стоят, дыша с трудом у подножья широких ступеней. Сердце ее колотится от страха. Саул протягивает ей список и чековую книжку для подписи перекладывает из кармана своей куртки ей в карман, злясь, что как бы передает всю свою власть.

– Вайс, – говорит он мягким голосом, – Марлена Вайс, третий этаж, – садится на ступени, опускает голову в ладони. Несколько минут стоит она беспомощно перед закрытой дверью этой Марлены Вайс. Сухой кашель раздается снизу, из коридора, отдаваясь громом по всей лестничной площадке. Наконец она набирается смелости и нажимает кнопку звонка. Слышны шаги ног, тянущих домашние туфли. Иоанна чувствует свое сердце у шеи.

– Я пришла за пожертвованием, – роняет Иоанна в смущении слова женщине, открывшей дверь, глаза которой изучат черноволосую замерзшую девушку.

– Мы не даем никаких пожертвований.

– Нет, нет. Я от имени Основного фонда существования Израиля.

– Заходи.

Темный коридор с множеством шкафов. Из одной комнаты раздается женский голос: – Кто пришел, мать?

Из другой комнаты доносится голос другой женщины.

– Кто там пришел?

Женщина, ведущая Иоанну, отвечает обеим:

– Пришли из Основного фонда существования Израиля.

Дом полон женскими окриками – «Мать», «Мама» – печаль охватывает Иоанну. Хозяйка одета в утренний халат из темной шерсти. В темных ее волосах много седых прядей, толстые и тяжелые веки скрывают на половину глаза, словно она не в силах их поднять. Толстые веки старят ее, хотя она вовсе не стара. У нее много морщин. Обе они входят в комнату, где тоже много старой тяжелой мебели, шкафов и диванов. Посреди стол, накрытый чистой скатертью, на которой стоит кофейник под вязаной салфеткой.

– Садись, детка,– приглашает хозяйка и добавляет чашку к трем на столе. – Ты совсем замерзла. Выпей чашку горячего кофе.

Саул бы не удостоился такого приглашения. А сразу приступил бы к делу, быстро завершил его, и затем отправился бы дальше. Но настроение у Иоанны совсем иное, когда она слышит оклики «Мама». Оно явно не располагает к сбору денег и деловому разговору. К тому же открывается дверь, и две женщины входят в комнату. Одна старая, опирающаяся на палку, с трудом нащупывает дорогу. Марлена торопится ей на помощь:

– Мама, сюда, кофе уже готов.

– Кто наша гостья? – спрашивает молодая.

И снова «звучит слово – «Мама». Все садятся за стол, и Иоанна замечает на пальцах хозяйки два обручальных кольца, знак, что женщина – вдова, и носит также кольцо мужа. Самую молодую из них не окликают по имени «мама». Она удивительно похожа на мать. У нее тоже толстые и тяжелые веки, но не покрывают глаза, лицо гладкое и приятное, черные кудрявые волосы коротко подстрижены.

– Просят от нас пожертвование в Основной фонд существования Израиля, – говорит молодая мать старой и своей дочери.

– Каждый приходит за пожертвованиями, – говорит старая слепая мать, – и сионисты и не сионисты Как это евреи тоже разделились на партии? Плохо дело. И сионисты и не сионисты – все евреи.

– Я была на собрании сионистов, – говорит молодая мать, – говорил посланец из страны Израиля, Александр Розенбаум. Говорил, что евреи Германии должны немедленно покинуть страну. Говорил правильные вещи. Опасность велика. Кто этого не знает? Каждый знает. Господин Александр Розенбаум говорит, что у молодых евреев в германии нет будущего. Кто не знает, что это так? Я, к примеру, работаю кассиршей в универмаге Вертхайма...

– Не так ей было назначено с колыбели, – прерывает ее слепая старуха – муж мой был уважаемым врачом в Берлине. А ее муж был торговцем лошадьми.

– Были и раввины в его семье, – поднимает мать тяжелые свои веки, словно бы в ней обновились силы, – дяди раввины в области Познань, в Силезии, а он был торговцем лошадей, очень преуспевающим. Много денег заработал для семьи. Мы все потеряли во время инфляции, а он погиб на восточном фронте. Остались без ничего. Вот, я лишь кассирша...

– Не так ей было назначено с колыбели.

– После собрания сионистов, где выступал господин Александр Розенбаум, я пошла в офис сионистского движения и сказала, что господин Розенбаум прав, мы хотим покинуть Германию и репатриироваться в Палестину Мне ответили: вы кассирша, это не производственная специальность. У вас нет шансов получить визу в страну Израиля. Если у вас есть тысяча фунтов стерлингов, вы сможете поехать, как человек, владеющий капиталом.

– Когда-то были у нас таки деньги. Сейчас нет, – бормочет слепая старуха.

– Зачем же нас агитируют ехать в Палестину? – спрашивает молодая мать.

– Я была с матерью в этом офисе. Я опытная машинистка.

– Не это ей было назначено с колыбели.

– Я закончила высшую школу для административных работников. В офисе сионистского движения мне сказали: у нас нет необходимости ни в служащих, ни в машинистках. Предложили вступить в движение «Халуц» и пройти подготовку для работы в сельском хозяйстве. Но я не могу быть крестьянкой.

– Она больна, – шепчет мать, и опущенные ее веки подрагивают.

– В детстве заболела легкими, – вздыхает слепая старуха. – Но почти полностью выздоровела.

– Я совсем здорова, мать, но я всего лишь служащая.

– Не это ей было назначено с колыбели.

– И что плохого в профессии служащей? Опытная служащая офиса всегда заработает себе на хлеб.

– Но у меня нет работы. Мне уже больше двадцати лет, а я все еще на иждивении матери.

– А я только кассирша.

– Но чего мы рассказываем о всех наших бедах девочке?

– Девочка! – старуха упирается в Иоанну слепыми глазами. – Мы говорим с девочкой? Сердце мне все время подсказывало, что здесь что-то не в порядке. Посылают детей собирать деньги.

– Почему нельзя посылать детей собирать деньги, мать? Они ведь для себя собирают. Палестина – для детей и молодежи.

– При условии, что они здоровы и крепки.

– Верно, дочь, Палестина не для тех, у кого ничего нет. Палестина не для простых евреев, таких, как мы.

Иоанне кажется, что кто-то распахнул все окна в комнате, и студеный ветер дует на нее, только горло горит от сухости. Кофе все еще стоит перед ней нетронутым. Все это время сидела, не раскрывая рта, а теперь все глаза уставились на нее.