Детородный возраст
Шрифт:
– Уверен, ты голодная, а за продуктами идти не хочешь – я всё купил, давай позавтракаем или пообедаем, – выпалил он, втаскивая уйму пакетов и свертков.
От волнения он чуть переигрывал и суетился. Маргарита кивнула, прошла в будуар и включила фен – подсушить чуть намокшие косы. Слегка подкрасилась, надела длинную лиловую юбку и сиреневую, очень открытую блузку, дополненную купленным в Италии колье из белого, отделанного перламутром камня, и вернулась в столовую. В отличие от всех знакомых Маргарите квартир, столовая у Ингриды не совмещалась с кухней, а занимала отдельную просторную комнату, которую каким-то чудом удалось сделать овальной. Маргарита ее называла шкатулкой: стены ее были выпукло-полукруглыми, и человек себя чувствовал именно внутри шкатулки, обильно украшенной
Кириллов купил внушительных размеров копченого угря, невероятное количество соусов и какой-то совершенно сумасшедший торт с трюфелями.
– Может, сядем на кухне? – спросил он, просунув в дверь голову, и, взглянув на Маргариту, даже присвистнул от восхищения: – Ну, ты даешь… Нет, я раздумал, сядем здесь, кухня тебе не подходит.
Маргарита рассмеялась и приняла его тон:
– А вино вековой выдержки?
– Вино? А вино нам нельзя – дело есть на полмиллиона.
– Да? Что такое? – тревожно спросила она.
– Всё нормально, – поспешил успокоить Кириллов и нарочито беззаботно и весело сказал: – Я оставлю тебе машину. Если ты, конечно, согласна.
Маргарита удивленно вскинула на него глаза:
– Машину? Зачем?
– Низачем, просто так. Всё равно мне девать ее некуда, не хочу, чтобы гнила в гараже. Впрочем, это неважно… Договорюсь насчет обслуживания, проблем не будет. Только она, как бы это сказать, своенравная, ты должна ее приручить, чтобы она тебя слушалась. Это просто, я всё объясню.
«Значит, все-таки уезжает!» – пронеслось в голове Маргариты, хотя это не было новостью, и перестала слышать и понимать, что говорит Кириллов, – совсем как Валера во время их последнего разговора. Она пыталась взять себя в руки и улыбнуться, но ничего не получалось, а он всё говорил и говорил, не замечая ее состояния:
– Машина – это независимость и образ жизни, ты к ней привыкла. А тяжести носить? А если куда съездить? Нет, без машины нельзя. Постой, почему ты молчишь?
Обогнув огромный стол, он подошел и присел рядом, погладил по голове, притянул к себе.
– Я боюсь, – машинально соврала она. – Боюсь. Та авария… Я не стану садиться за руль. Я не стану, не стану. Тем более сейчас, когда…
– Подожди, подожди. У меня есть знакомый психолог, он с тобой поработает – страхи исчезнут. Я уверен, всё пройдет очень быстро, – с облегчением заговорил Кириллов.
Значит, вот каким образом он решил сообщить ей о своем отъезде, разговоров о котором оба они тщательно избегали. Теперь самое страшное было сказано, играть в семейный обед после этого расхотелось, и угорь, и лиловая юбка, и вычурный стол показались бутафорским и ненужным антуражем. Маргарита встала и медленно вышла на кухню, постояла у окна, рассматривая пустынный двор-колодец с редкими деревьями и одиноких прохожих. Подумала и решила вернуться: она же обещала не голосить, не виснуть на ногах. В конце концов, он прав – ей трудно без машины…
Автомобиль, практически новый «кадиллак» глубокого черного цвета, и в самом деле оказался капризным и своенравным механизмом: то заглохнет, когда начинаешь сдавать назад, то откажется трогаться, то еще что-нибудь. Больше того, когда Маргарита первый раз начала поворот вправо, ей показалось – машина упрямо постаралась уйти влево, и только огромным усилием ее удалось вернуть в нужное русло. Раза четыре ни с того ни с сего заклинивало руль и обе педали, приходилось выключать мотор и ждать, когда техника разблокируется. Один раз сами собой сложились зеркала заднего вида и ни в какую не желали раскрываться. Единственной командой, которая выполнялась беспрекословно, был тормоз: останавливалась она, видимо, с надеждой, что новый водитель оставит ее в покое.
– Постарайся установить с ней контакт, – на полном серьезе просил Маргариту Кириллов. – Она абсолютно исправна, но слушается только меня.
И действительно, когда он после ее мучений
сел в водительское кресло, автомобиль нежно замурлыкал, плавно тронулся с места и всю дорогу демонстрировал чудеса электроники знаменитой фирмы.– Ничего, всё наладится, я с ней поговорю. Тренироваться будем каждый вечер.
– А если я не справлюсь? – вздохнула Маргарита.
– Справишься, у тебя нет выхода.
Ежевечерние тренировочные поездки не только упорядочили жизнь, как всякие регулярные занятия, но невольно развлекали и отвлекали. С пятого раза дело пошло на лад, и одну короткую поездку Маргарита даже совершила одна, к великой радости Кириллова. И чем дольше она ездила на «кадиллаке», тем больше он ей нравился. Постепенно она научилась с ним ладить и договариваться. Выяснилось: машина обожает комплименты и ими, собственно, приручается. Однажды Маргарита предложила съездить на дачу, Кириллов под предлогом занятости отправил ее одну – и, кажется, в эту поездку «кадиллак» ее принял окончательно. Обнаружилось еще одно приятное обстоятельство: исчез страх руля. Он, конечно же, никуда не исчез, но после всего, что случилось после аварии, переместился на задний план. Больший стресс подавляет меньший.
Дни катились один за другим – круглые и одинаковые, как расписные деревянные матрешки. Настроение, количество и качество событий дня, круг общения – ничего не менялось. Даже погода, которая в это время достигает пика своей отвратительности, сохраняла невозмутимую ясность и сухость. Маргарита работала, встречалась с адвокатом, встречалась с Кирилловым, не встречалась с подругами, несколько раз навещала Гончарову (держится девочка – молодец!), довольно много времени проводила одна и никак не могла собраться домой – взять оставшиеся вещи. В глубине души она боялась туда идти, боялась за свой еле обретенный покой, за летучее настроение, боялась, что потеряет решительность и начнет метаться. Наконец, боялась увидеть Валеру и причинить ему новые незаслуженные страдания. Каждый день она говорила себе: завтра, – и каждый день ей не хватало мужества.
Позвонила Ингрида и сообщила, что в ближайшее время не вернется – сестре необходима операция, и она остается надолго. Просила присмотреть за квартирой. В голосе Ингриды было столько растерянности и несвойственного ей страха, что Маргарита не посмела говорить о своем. Это свое накапливалось, бродило и, не находя выхода, разъедало и жгло. Ей просто необходимо было выговориться, и даже не посоветоваться, но услышать, увидеть себя глазами другого, лучше всего постороннего человека. Как ни странно, для этой роли не годились ни великодушная Эльза, ни категоричная Светка, ни тем более – правильный и добрый Толстобров. Все они по-своему ее любили, но были слишком заинтересованы, слишком включены в ее жизнь. Ей требовалось всего лишь отражение, зеркало, а они этим зеркалом быть не могли. Маргарита ходила сосредоточенная и молчаливая, словно прислушиваясь к себе и немного удивляясь тому, что в городе, где она прожила всю жизнь, ей, в общем, некому пожаловаться, некому поплакаться. Подумывала, не сходить ли к психологу, которых нынче пруд пруди, или в эту – как ее? – в службу доверия. Решила, что нет – это уж в крайнем случае. И тут-то она вспомнила: был, был один вариант. Чтобы не передумать, сразу набрала номер и сквозь гудки услышала стук своего сердца:
– Алексей Петрович, здравствуйте, это Рита… Которая была в Италии, вы еще там пели в венецианском канале. Вы дали свой телефон…
Радостный возглас в трубке заставил ее улыбнуться и расслабиться:
– Спасибо. Так получилось, что у меня к вам маленькое дело – не найдется ли у вас полчаса? О, чудесно, чудесно. И как мило, что вы меня помните. Хорошо, на Миллионной ровно в пять. Да, это место я знаю.
Всё, значит, правильно, сигнал хороший: Светланов не только узнал ее сразу, но выразил немедленное желание встретиться. И как же она могла забыть про этого Светланова! Вот идеальное зеркало, беспроигрышный, стопроцентный вариант. Лучше не придумать. Практически незнакомый (главное, не из их круга!), порядочный (ведь это видно сразу) человек, выказывающий ей симпатию и готовность помочь.