Детородный возраст
Шрифт:
Маргарита ехала на встречу и даже не волновалась, хотя, кажется, первый раз была в такой сомнительной и странной ситуации.
Алексей Петрович уже ждал ее за столиком кафе, потягивая воду, но, увидев, встал, поклонился, отодвинул стул и помог сесть.
Маргарита смотрела на него, распахнув глаза, и с трудом узнавала в щеголеватом холеном господине усталого, но бодрящегося туриста. И она его явно не разочаровала: точно такой же удивленно-почтительный взгляд она ловила на себе, и это было забавно.
– Что заказать? – спросил Алексей Петрович, улыбаясь и протягивая огромное меню.
– Ничего, то есть… Я буду только десерт.
– Десерт потом, – рассмеялся Светланов. – До десерта пока далеко, погодите. Сначала мясо, например
Маргарита вспыхнула и тоже рассмеялась, в этот момент став еще моложе и ярче, потом чуть помедлила и сказала:
– Спасибо, что откликнулись, я очень благодарна. Дела, собственно, нет. Я хотела… Если вам это несложно и если есть время… Не могли бы меня выслушать? Просто так, посидеть и послушать. Получается, кроме вас, некому.
Светланов церемонно поклонился. Сделав знак рукой, он подозвал официанта, продиктовал заказ и снова обернулся к ней:
– Весь ваш. Но вы меня пугаете…
– Да я сама себя пугаю иногда. С тех пор как я вернулась из Италии, случилось много всякого, что не укладывается в моей бедной голове. Всё неожиданно, всё чересчур… Подруги в роли слушателей не годятся, слишком темпераментны и заинтересованы. Таких знакомых, чтобы можно смело рассказать, оказывается, нет. И вот решила…
– Что старик Светланов сгодится хоть на это.
– Нет-нет, какой старик? Ну что вы? Алексей Петрович, пожалуйста, простите, если я бестактна.
– Шучу, шучу. Я весь внимание и понимаю вас отлично – нужно выговориться.
– …И выговориться – мужчине.
– О, комплимент!
– Ну, Алексей Петрович…
– Молчу и слушаю, хотя и так понятно, что мучаетесь вы из-за того мальчишки.
– Ах, я не мучаюсь… И не из-за него.
Сбиваясь и поминутно останавливаясь, Маргарита принялась рассказывать – о себе и о Валере, о своих метаниях, тихонько добралась и до Италии, а время, прожитое после возвращения, описывала не по дням, а по часам. Она ничего не скрывала, даже самые мелочи, даже те моменты, когда выглядела невыгодно, жалко. Она рассказывала про аварию и про сон, про выставку, про Генриха, про грядущий суд. Про то, как ей легко и тяжело одновременно и как непонятна вся оставшаяся жизнь.
Светланов оказался внимателен и деликатен: сидел, не двигаясь и не вставляя междометий, не ел, не пил. Прошло минут сорок – рассказ не заканчивался. Освоившись, она перестала волноваться и что-то повторила, боясь, что не была понята сразу.
Спохватившись, что собеседник голоден, она замолчала и опять извинилась. Они стали с удовольствием есть, а потом Маргарита продолжила свою странную исповедь. Теперь она говорила об отъезде Кириллова, об удивительной Ингридиной квартире, о прирученном «кадиллаке» и о том, как боязно появиться дома… Когда останавливалась, Светланов подбадривал ее взглядом. Маргарите казалось, это не кончится никогда, но нет, всё было сказано, и она выдохнула:
– Вот…
Светланов помолчал и посмотрел на нее с невеселой нежностью:
– Я вам завидую, Рита.
– Мне? Вы смеетесь, конечно?
– Нет. Не смеюсь. Не смеюсь. Я бы так точно не смог. Так бы мало кто смог, уж поверьте. Да, сила гравитации, вы правы. Но какая же у вас была скорость, коль вы смогли ее преодолеть! Дело, значит, нешуточное. Не знаю только, чем помочь, да и никто не знает. Вы вот что: вы не мучайтесь и не переживайте, что сделано, то сделано. Вы проживите с этим год – там станет ясно.
Маргарита сказала печально:
– Так много? Целый год…
– Ну, где же много? Это мало. После тридцати время летит быстро. После сорока – очень быстро. Вам ведь, говорили, около сорока?
– Сорок один.
– Да… Не мало. Но и не много. Видите ли, моя дорогая, самое тяжелое в этих разводах – постразводный период. Каким бы ни был брак, этот период неизбежен и, как правило, ужасен. Я сам разводился,
я знаю. Ломало – будь здоров. Но как мне теперь жалко того времени, которое я, как идиот, потратил на переживания! Я страдал года два и пересказывал подробности своих страданий другу раз пятнадцать в месяц. Друг падал в обморок – я отправлялся к брату. Брат от меня сбегал – я шел к приятелю. Ужасно. Так продолжалось до тех пор, пока меня не осенило, что это можно вытеснить другим видом умственной деятельности. Я стал – не смейтесь! – разгадывать кроссворды. По восемь-десять за день. Скупал в киосках всё подряд и шел домой – «лечиться». Сейчас смешно, конечно. Излечило же только дело, настоящее. Но это к слову, вспомнилось зачем-то. Пытайтесь отвлекаться. Вы знаете: в любой ситуации столько плюсов, сколько и минусов, это закон. И мне кажется, плюсов у вас сейчас больше. Когда закрывается одна дверь, непременно открывается другая. Говорю банальности, но сам всегда про это забываю. Вы живете сейчас, дорогая… Я бы много отдал, чтобы жить, чтобы чувствовать хотя б наполовину, что чувствуете вы. Но где мне!.. Вот, собираюсь в санаторий. На воды. Буду там скучать, ворчать и плохо спать. Всё знаю наперед, а еду… Что мне остается!– Ну, почему вы так? Никто ведь не знает…
– …Где его любовь настигнет? Оставьте, свой запас я выработал. И рад бы так влюбиться – не могу, увольте.
Светланов помолчал, поиграл салфеткой, внимательно посмотрел на Маргариту и будто про себя сказал:
– Только знайте: с мужем история не закончена. Подумайте серьезно, прежде чем заканчивать. Он тоже думает… сейчас. Не торопитесь, прислушайтесь к себе, тут есть о чем подумать. Не решайте сразу. А Кириллов пусть едет. Пусть хоть на Марс летит. Не убивайтесь вы о нем. Может быть, это вообще единственный способ, чтобы ему захотелось вернуться… Ах, всё пустое, всё проходит. Ведь мы в своей гордыне думаем, что что-то определяем и решаем, а всё и написано, и определено, и сшито. Живите, как живется – и, как велели, радуйтесь.
Маргарита кивнула задумчиво и посмотрела Светланову прямо в глаза:
– Да, вы правы, конечно, вы правы. Но существует одно обстоятельство: я… Я беременна и собираюсь рожать.
Глава X
34–36 недель
Я лежу и пытаюсь радоваться этой цифре – тридцать четыре. Почти восемь месяцев…
Вот и еще две недели прошли: все постояльцы отделения опять сменились, и только я здесь, кажется, навечно. Из лечения остался один электросон, от которого я всё время пытаюсь увиливать. Приходит элегантная сосредоточенная Эра, молча меня измеряет и слушает, молча считает мой пульс – так же молча уходит. Думай об этом, не думай… Вот я и не думаю.
Три раза приезжала Маргарита Вениаминовна – все три раза я ее не узнала. Бессчетное число вплетенных кос и жизнь в глазах. Как у Пиноккио. Рассказывала мне о Микеланджело…
Алеша говорит, я здорово поправилась и стала похожа на бегемота. И точно – передвигаться теперь тяжелее, потребовалась новая пижама. Значит, всё хорошо – мы растем. Но я этого не замечаю. А замечаю другое: оказывается, что животы у нас, беременных, – все разные. У кого-то торчит, у кого-то висит, у кого-то – как проглоченный мяч, или как полусфера… Есть животы-яйца, неправильной формы шары, панцири, груши, корыта. И носят их тоже по-разному: кто-то с достоинством, словно корону, кто-то с гримасой усилия, а кто-то и совсем не замечая.
Нет, все-таки девять месяцев пережить, наверное, можно. А если бы, как у слонов, два года?
И еще: я совершенно не могу понять, как это люди имели по десять детей и, значит, лет по восемь за жизнь ходили с животами!
На днях наш роддом показали по всем центральным каналам. Я, конечно, не видела, но информация мгновенно просочилась: девчонка из области родила четырех младенцев от двух до двух с половиной килограммов. Все живы и даже не на аппаратах – папаша, правда, в обмороке. Я говорю себе: ну вот, хороший знак, если уметь читать…