Детство и юность Катрин Шаррон

— Но, — сказала она после паузы, — у вас же теперь нет кур. Ты что, купил эти яйца?

— Мне их дали…

— Кто же?

Орельен что-то невнятно пробормотал, вскочил с лавки и заявил, что ему пора уходить, если он не хочет опоздать на работу.

Тщетно Франсуа и Катрин пытались удержать его. Правда, он обещал зайти еще раз в конце дня, после работы, добавив, что вместе с ним, вероятно, придет и Жюли.

Когда Орельен ушел, Катрин взяла яйца и убрала их в ларь.

— Интересно, где он их раздобыл?

— Очень уж вы любопытны, девчонки! — усмехнулся брат. — Ты сделаешь нам из этих яиц великолепную яичницу — вот и всё.

Франсуа подошел к своему станку и снова уселся за него.

— А он тебя крепко любит, Лартиг, — сказал он, с грохотом запустив станок.

Катрин поскорей отвернулась, чтобы брат не заметил румянца, внезапно залившего ее щеки.

* * *

После обеда Катрин повела сестренок гулять. Обнаженный зимними ветрами лес вызывал у нее тягостное чувство. Они бродили по опушке, откуда виден был дом-на-лугах. Младшие сестренки не разделяли подавленного настроения старшей и веселились вовсю. Они разыскивали замерзшие лужи и, громко визжа, катались по льду в своих деревянных сабо.

Катрин едва дождалась вечера; ей хотелось, чтобы Орельен и Жюли пришли как можно скорей. Она понимала, что теперь Франсуа на ее стороне, но ей нужны были еще союзники. Она решила сегодня же вечером посоветоваться с Жюли, Орельеном и Франсуа и выработать единый план действий. Брат и сестра Лартиги потеряли мать много лет назад, когда были совсем маленькими; значит, они тоже имели право голоса, и даже больше, чем крестная Фелиси. Так, по крайней мере, утверждал Франсуа.

На дворе уже совсем стемнело, когда Катрин услышала приближающиеся к дому голоса. Не в силах сдержать волнения, она кинулась открывать дверь. Но гости были еще далеко.

«Только бы это оказались они!»

Да, это были они. Жюли шла впереди, закутанная в старую черную шаль, с теплой косынкой на голове. Орельен брел следом, запрятав подбородок в поношенный шерстяной шарф и засунув руки в карманы.

Войдя в дом, Жюли сняла косынку, и Катрин увидела, что волосы ее припудрены тонкой белой пылью. Франсуа удивился.

— О! — сказала Жюли. — Я так спешила к вам, что не успела распустить волосы и вычистить их щеткой. На это ушел бы целый час. В карьерах Марлак мы все похожи на старух — такие белые у нас волосы.

— Разве это работа для девушки? — возмутился Франсуа.

— А почему бы нет? Конечно, работа тяжелая, но лучше быть работницей, чем служанкой. Не люблю я заниматься хозяйством, а особенно стряпней…

— Когда-нибудь счастье обернется и в нашу сторону, — сумрачно заметил Франсуа.

— Хорошо бы! — вздохнула Жюли.

У нее было худое, угловатое лицо и живые глаза. Держалась она очень прямо, носила сабо с толстыми каблуками, чтобы казаться выше, и выпячивала вперед свою плоскую, еще мальчишескую грудь.

— Может, и мне наняться на работу в карьеры? — спросила Катрин.

— В карьеры? — Орельен едва не задохнулся. — Нет, нет, ты слишком слаба для этого, Кати, и потом, ты же не хочешь, чтобы твоих сестренок отдали в приют? Что они будут делать весь день без тебя?

Жюли выпрямилась, покачала головой и снисходительно добавила:

— Чтобы работать в карьерах, милочка моя, надо быть двужильной.

«Что это с ними? — подумала Катрин. — Они, верно, воображают, что у меня в жилах не кровь, а свекольный сок? Как будто я стою меньше, чем эта выдра Жюли?» Но слова Орельена насчет сестренок тронули ее, к тому же работа в карьерах была, наверное, не очень-то веселой.

— Кстати, — спросила она, — вы слышали вчера, что болтала Фелиси о сиротском приюте при монастыре Кармелиток? Ерунда какая-то, верно?

— Конечно, ерунда, — заявила Жюли. — Когда у нас умерла мама, тоже были такие разговоры. Все соседи советовали тогда отцу отдать нас в приют. Но мы с Орельеном сказали папе, что не останемся там ни одного дня, что мы убежим и попросим бродячих цыган увезти нас в своем фургоне или станем попрошайками и даже ворами. И видишь, он оставил нас с собой. А ведь у нас не было старшей сестры, вроде тебя, чтобы присматривать за нами.

— Самое трудное, — застенчиво вставил Орельен, — это заработать деньги.

Если Кати не хочет отдавать девчонок в приют, ей придется ходить только на поденную работу.

— Я уже думала об этом и ничего не придумала, — вздохнула Катрин.

— Не забывай, — сказал Франсуа, — что через несколько месяцев я поступлю на фабрику.

Глаза Жюли сверкнули.

— Еще успеешь туда поступить! — торопливо заговорила она. — Лучше сиди дома и вытачивай свои веретена. Потому что, работая учеником…

— Как только я распрощаюсь с костылями, дядюшка Батист возьмет меня к себе в мастерскую. А он, насколько я понимаю, лучший рабочий на фабрике.

Говорят даже, что другого такого мастера нет во всей Франции… Он научит меня своему ремеслу.

— Это верно, — подтвердил Орельен, — старик — король своего дела, и его работа хорошо оплачивается. — Обернувшись к сестре, он спросил: — Почему ты против того, чтоб Франсуа поступил на фабрику?

— Потому что… потому что… — пробормотала Жюли, и по ее блестящим глазам и нахмуренным бровям видно было, что она сильно рассержена. Она кусала свои красиво очерченные губы; верхняя сложилась в капризную гримаску.-…из-за его здоровья, — закончила она.

— Из-за здоровья ли? — усмехнулся Франсуа, почесывая затылок.

— А из-за чего же еще? — вспыхнув, спросила Жюли. Щеки ее пылали, глаза были полны слез. Катрин уже не раз наблюдала эти внезапные вспышки гнева у подруги, когда, например, какая-нибудь девушка, из Ла Ноайли приходила к Франсуа за веретенами, а он, шутки ради, просил заказчицу взять его под руку и прогуляться с ним вокруг дома.

Желая предотвратить надвигавшуюся грозу и досадуя, что они отвлеклись от цели, Катрин громко сказала:

— Но мы так и не решили, как нам быть с Клотильдой и Туанон…

Сестренки, игравшие около станка Франсуа, услышали свои имена и подбежали к Катрин.

Она попробовала отослать их обратно, сказав, что маленьким нечего вмешиваться в разговоры старших, но девочки заупрямились.

Орельен состроил им уморительную гримасу. Он умел, как никто, в мгновение ока преобразиться в чудовище, в страшилище, в петрушку. Девчонки прыснули со смеху и тоже принялись показывать друг другу языки, косить глазами и расплющивать пальцами носы.