Детство
Шрифт:
Пришёл когда к Палыванычу, думал оставить чутка для торговли, если вдруг заартачиться. А вот и не понадобилося! Он артачиться не стал, а я про деньги-то и забыл, так всё сложилося нервенно. Рассказать кому, так не поверят! Забыл про деньги! Не так штобы малые, промежду прочим — больше ста рублёв! Не шибко больше, но всё ж.
А когда деньги в кармане, так ого! Сразу себя по-другому чуйствовать начинаешь. Радость такая, што ажно распёрло всево! Ну, думаю, заживу теперя! А потом как ушат холодной воды.
Об етом учителки и толковали! Не сам протрачу, так помогут, охотников
Перещитал ишшо раз да и задумался. Может, и вправду к учителкам отнести? Брать раз в месяц рублёв по несколько… скока мне так надо? Пятачок за место на нарах, да еды на гривенник, ето если хорошо питаться, почти как баре. Одеться-обуться, опять же, зима близко. В баню хоть раз в неделю, а лучше и два! Или три?
Да, лучше к учителкам… но вот не хочу! До блевоты не хочу! Боюся, што опять што-ништо придумают для моево же блага, што меня на каторгу иль в могилу приведёт.
— … ишь, пансионат иму! — Раздался с улицы голос знакомой торговки, распекающей каково-то пьяницу.
— Точно!
Сорвавшись с места, бегу договариваться со съёмщиком Ярошенковского надворново флигеля. Тама почти што аристократия живёт — судья мировой, спившийся до крайности; литератор, выгнанные со службы чиновники и охфицеры.
— Пансионат? — Почёсывая толстое безбородое лицо, подивился съёмщик, стоя передо мной в рваном распахнутом халате, открывающим жирную безволосую грудь скопца.
— Ну! Летом я тово, подзаработал. Ну и штоб не протренькать, то и решил вот до лета и оплатить!
Чуйствую, што не хватает мне слов и умения красно разговаривать, отчево и злюся сам на себя.
— А! — Оживился скопец, протягивая руку, — Давай!
— Нетушки! — Отскакиваю, — При свидетелях!
Морда недовольная — как же, не доверяют! А я такой думаю — ну сейчас ведь свои же ночлежников в свидетели позовёт, а кто их там знает?
— Сейчас! — И тока пятки мои мелькнули. Самых-рассамых склочных торговок высмотрел — из тех, што не вовсе тухлятиной торгуют, да носы не провалилися, и к ним.
— Тётеньки, — Говорю им, — за лето вот заработал, но боюсь прогулять по обычаю хитровскому. Решил вот пансионат себе устроить, как у бар.
— Ну-ка? — Подняв брови, подвинулась Матрёниха, не слезая с корчаги, да и другие залюбопытствовали.
— Вот, — Достаю денежки и показываю, — сейчас вам дам — кажной, ково позвал. Ну и буду тогда до самого лета столоваться. Завтрак, обед и ужин, ровно как у господ. В очередь!
— Хитро! — Восхитился стоящий рядом оборванец, — А мне такой же пансионат не устроишь? Штоб с казёнкой?
Вместо ответа хлопаю левой рукой по правой, аккурат посерёдке. Пропойца не обиделся, только расхохотался.
— Ну как?
— Далеко пойдёшь! — Заухала Матрёниха, протягивая руку за деньгами. Взяли и остальные.
— Штоб без омману — вкусно и не тухло!
— Знамо дело! — Ответила Аксинья, которая Труба, — Не ты первый, не ты и последний! Правда, всё больше в долг норовят кормиться, а отдавать когда-нибудь опосля, а лучше спасибом,
но и так бывает.Дружной компанией дошли и до съёмщика, где на зрелище подтянулись и обитатели флигеля. Немного народу-то, всево-то шестеро. А! Хотя чево ето я? Остальные кто спит-отсыпается, голову не в силах поднять, кто в «Каторге» гудит, иль от блядей ишшо не вернулся.
— Это что за явление? — Весело удивился бывший охфицер в старом-престаром мундире без знаков различия, надвигая мне картуз на нос.
— Я ето, а не явление, — Поправляю деловито картуз и оглядываю убранство флигеля. А ничево так! Богато живут! Нары прям из струганных досок, а не горбыля каково. Тряпьё поверх, занавесочки нумера разделяют, картинки повсюду, патреты. Сразу видно, чистая публика!
— С вами теперя буду жить, так вот!
— С нами? — Охфицеру, похмелившемуся с самого утречка, весело, он оглядывается на своих. Судья, пожевав мятыми морщинистыми губами, кивает головой, отчево с лысины спадает длинная прядь.
— Пусть. Забавный парнишка, плясун да кулачник.
— Погоди-погоди, — Оживляется неизвестный мне, поднявшись тяжко откуда-то с угла, — Мы ребята-ёжики… наш человек!
— Не боишься-то спиться с нами, да и пойти по кривой преступной дорожке? — Весело подмигивает бывший военный, сызнова оглядываясь на своих.
— Водку пьянствовать мне по возрасту неинтересно, — Ответствую степенно, — а безобразия нарушать я и без вас умею!
И чево хохочут-то?!
Перво-наперво закупиться надо всяко-разным. Не то што мне оченно много надо, но показать нужно, што деньги — всё! До копеечки! Иначе так и будут ходить следом, народ тут такой!
Войлока кусок — на нары постелить, да одеяло, штоб укрываться. Ажно серце кольнуло, когда покупал — в балаганчике стока добра осталося! Топор почти новый, шинелишка, одеял два. Небось околоточный притащил, не побрезговал! А мне теперь покупать!
Ткани кусок, штоб как у всех — занавесочка, отгородиться. Портки запасные, да рубаха — заплатанные, само-собой! Подешевше.
— Да купи ты нормальную одежку! — Попытался всучить мне старьевщик новёхонькую ситцевую рубашку. Красную! — Ты же фартовый парень, мало што не деловой, а ходишь, как босяк!
Фотий норовил всучить што подороже, а не то, што нужно, размахивая перед лицом всяко-разным завлекательным добром. Отбрыкиваюся и понимаю, что чут-чуть ишшо, и поддамся. Загуляю!
— Ну тебя! — Выскочив, отдыхиваюсь чутка и к нормальному старьёвщику, а не такому кручёному. А там всё то же самое! Знают, сволота, што деньги есть!
Сплюнув, пробежался по хитровскому рынку.
— Почём? — Тыкаю пальцев в прожженное одеяло, продаваемое явно служанкой.
— Рупь! — Ответ уверенный, прожженная тётка.
— Ну тебя! Краденое небось!
— Сам ты краденый! — Не сбивается та, — А я служанка в семье купца Тряпишникова! Одеяло, вишь, внучок его прожёг слегка, а так чистая шерсть. Английская!
Щупаю и махаю рукой.
— Давай!
Можно и подешевше найти, но ето прям хорошее за такие-то деньги. Не тряпошный вошесборник, а ух! Качество!