Деваться некуда

— Я отлежал голову на левой руке, — сказал я, чувствуя, как язык понемногу заплетается. — Худшая из всех подушек, какие мне попадались.

— На щеке остался след.

Салли одарила меня одной из тех улыбок, что сходят с лица, не успев добраться до глаз.

— Отсутствующий орган, — сказала Вэнис.

— Фантомный, — поправил я.

— Остаются еще другие, — игриво заметила Салли, глядя на мою ширинку.

Штаны я натянул на голое тело, и это, видимо, создало определенную объемность. Вэнис брезгливо поморщилась.

— Скажи, что тебя изводит, Фрэнки, — произнесла мать, как если бы я вернулся с разодранными коленками после стычки на школьном дворе. — Ты можешь нам рассказать. Все психиатры сходятся на этот счет: чтобы обрести сон, нельзя ничего таить внутри.

Она это говорила, но, кажется, заранее томилась от необходимости выслушивать мои военные мемуары. На послеполуденных встречах в Veterans Circle, где постоянно ворошилось и перемешивалось крошево воспоминаний, она, должно быть, получала свою дозу сполна.

— Да ладно вам… — сказал я, приговаривая очередные пятьдесят граммов.

Моя голова отяжелела, словно весила центнер. Я с трудом сглотнул слюну и чуть не подавился.

— Там у вас были какие-то развлечения… между заданиями? — спросила Вэнис.

— Всего хватало сполна. Кончилась смесь в огнемете? Заправляешь по полной. Кончился бензин в зажигалке, которая поджигает огонь на выходе из огнемета? Меняешь зажигалку. У нас были целые ящики, забитые зажигалками. Кончилось бухло в буфете? Всегда находился truck^{65}, чтобы доставить алкоголь в нужное место и время. Кончились враги, чтобы огребать наш огненный смерч? Никаких проблем: Корейская народная армия поставляла нам уйму кандидатов под красным флагом! Невероятно, до чего же черным и хрустящим — как поджаренный хлеб — оказывается человечье мясо… А если я скажу, что мы спокойно рассуждали о том, какой запах хуже: плоти горящей или часами гниющей под раскаленным солнцем? Может ли горелая плоть быть аппетитной, если поднапрячься? Жареная свинина, агнец Божий… Мне не в чем себя упрекнуть. Пожалейте Джона Уэйна!^{66}

Что на меня нашло? Оно все время вырывается изнутри. Ну и что!.. На каждой войне повторяется одна и та же удручающая хрень: массовая мобилизация любителей. Я говорю о призывниках. И ничего хорошего это не дает. Что ж вы хотите? Мы вправе ждать чего-то большего от индивидов, которые на самом деле так мало отличаются от обезьян.

Нависла тяжелая тишина. Я направился к бару и сварганил себе бодрящую смесь. Раздался тихий стук в дверь, в гостиную бесшумно вошел Вайли.

— Нам ничего не нужно, Вайли, спасибо, — сказала Вэнис.

Вайли кивнул головой, подбросил полено в камин и стал ворошить угли. Выручающее присутствие.

Вэнис наполнила свой стакан и села на диван, подобрав голые ступни под ягодицы, натренированные гимнастикой и антицеллюлитным вибромассажем.

— А девиц вам тоже доставляли? — спросила Салли, возобновляя беседу. — Попадалось что-нибудь экзотическое?

В ее голосе ни капли заинтересованности. Лишь вялое любопытство.

Девиц? Да. Был бордель с маленькими кореянками, одни фаянсово-тонкостенно-изящнее других, некрашеный фарфор, церемония китайского чая с молочным облачком в уголке рта… Мы заезжали в самую гущу городских трущоб. Пахло мускусом и чем-то индусским. Что там было еще примечательного в этом квартале? Мара.

Да, среди прочих девиц была Мара. Благоуханию Мары, ее собственному и импортному от «Роже-Галле»^{67}, вменялась геркулесова задача перебивать запах бензина и горелой плоти в моих ноздрях. И ей это удавалось. Она носила шелковое платье, застегивающееся сбоку от плеча до икр. Она была молоденькая и хрупкая. Ее красные руки. Думаю, она предпочитала меня другим, но не потому, что я был полковником, а потому что, как никто другой, умел напевать «Sometimes, I feel like a motherless child»^{68} и подражать звуку трубы Билла Коулмана^{69}. Она забиралась на стол и танцевала. На лакированной поверхности стола ее тело волновалось, бедра дрожали, ноги раздвигались, а из уст вырывалось легкое стенание. Мне достаточно было протянуть руку, чтобы сорвать ее, как спелый мандарин. Когда я входил в нее, она всегда тихонько вскрикивала. И была она жгучей, как преисподняя.

Уже не помню, рассказывал ли я о Маре вслух или про себя. Не помню, называл ли ее по имени… Приводил подробности? Я приговорил еще пятьдесят граммов… Ах, эти ягодицы Мары, такие гладкие и приветливые… Ее возобновляемые наскоки, которые всякий раз разили прямо в цель… Ну, конечно же, я рассказывал о Маре, о ее постоянных вопросах, ведь она так мечтала об Америке. Потому что Вэнис вдруг делано засмеялась и язвительно проскрипела:

— Об Америке? Неужели ты хочешь сказать, что она собирается сюда припереться, твоя желтая лихорадка?

На эту презрительную реплику я не отреагировал.

— Исключено, что она приедет, потому что она уже приехала. Мара вот уже несколько месяцев живет в Понти-Даниэл-Бич, около Бекерсвилла.

— Мара — это ее настоящее имя? — спросила Салли.

— Мэрилин, — ответил я. — Мэрилин Мун Пак.

— В общем, шлюха, — подытожила Вэнис. — Мне вся эта история не нравится.

Мисс Пак разбила сердце всему нашему полку, когда уехала с генерал-майором, вышедшим в отставку. Он привез ее вместе со своим багажом и поселил в большой вилле на берегу Атлантического океана. Я был рад за нее, но, даже зная, как ее найти, не очень к этому стремился. Мне не хотелось, чтобы она видела меня таким. Позднее, может быть.

Вновь воцарилось молчание. Следовало поменять тему. Я хотел подумать о чем-нибудь другом, я должен был подумать о чем-нибудь другом. В камине просело выгоревшее полено. Бобби зевнул. Несмотря ни на что, Салли смотрела на меня с нежностью. Вэнис не спускала с нее холодного взгляда. Затем ее глаза увлажнились, она, должно быть, вспомнила о Марке.

Мои глаза оставались сухими, хотя я изрядно набрался и алкоголем, и воспоминаниями. Я был в таком скверном состоянии, что Вайли помог мне подняться в комнату. Я завалился как «Титаник», но только без оркестрового сопровождения.

IX

На следующее утро, около полудня, если можно назвать «утром» полдень, пусть и часом раньше, я, учитывая попойку накануне, все равно был не способен связать и трех слов. Итак, проще говоря, на следующий день я заставил себя снова повидаться с Нарциссом. Я долго стоял под душем, чтобы разлепить веки; но ужасное похмелье все равно не отпускало, пока я медленно вел герцогский «Форд-Меркюри». Достаточно было сделать небольшой крюк, чтобы проехать перед прачечной сестер Грасс, на Эсперенс-авеню. Перед заведением я притормозил. Табличка с объявлением все еще висела. Я забеспокоился. Доехал до Дрим-стрит и кое-как припарковался перед зданием с конторой Нарцисса.

Я вылез из машины. Солнце пыталось достичь зенита и сверкало так, что действительно становилось понятно, почему однажды некий тип специально изобрел очки лишь для того, чтобы защититься от этого невероятного света. Лифты уже починили. Грум воспользовался простоем и сделал себе стрижку с напомаженной укладкой под Кэри Гранта^{70}, хотя смахивал на Микки Руни^{71}. По радио транслировали сладенький сироп «Some enchanted evening» Перри Комо, и это никак не избавляло меня от желания выброситься в окно, лишь бы только покончить и с Перри Комо^{72}, и с адской головной болью.