Девчата. Полное собрание сочинений
Шрифт:
Ударом ноги Тося распахнула дверь.
– Стой, глупая! – приказала Вера. – Ты думаешь, Илья всерьез к тебе, а он… спорил!
– Как спорил? – опешила Тося, замирая на по-роге.
Ксан Ксаныч сокрушенно покачал головой, не одобряя забракованной им правды, без которой по молодости лет не смогли все-таки обойтись девчата.
– Об заклад с Филей бился, что влюбишься ты в него… – неохотно и брезгливо ответила Вера. – Вот хоть у Анфисы спроси.
– Об заклад? Да разве можно так, мама-Вера… На живого человека?! – жалобным голосом спросила Тося, прижимая кулачки к груди. – Анфиска, правда?
Анфиса отвернулась и зябко
– Ты поплачь, легче будет, – сердобольно посоветовал Ксан Ксаныч.
Вера подсела к Тосе, обняла ее и пообещала:
– Мы тебя в обиду не дадим.
Тося рывком вскинула голову. Глаза у нее были сухие-сухие и как-то враз провалились.
– А на что он спорил?
Вера молча посмотрела на Анфису. И Тося перевела глаза вслед за ней. Анфиса привычно пожала плечами:
– Кажется, на шапку…
– Мало ему одной? – тихо спросила Тося.
Анфиса снова пожала плечами, глянула на Тосю и вдруг испугалась за нее:
– Ой, Тоська, да не принимай ты все это так близко к сердцу! Из мужчин одному Ксан Ксанычу только и можно верить.
Ксан Ксаныч церемонно поклонился Анфисе. Он закончил уже свою профилактику и прятал масленку в специальный кожаный мешочек.
Поторапливая замешкавшуюся Тосю, Илья с улицы забарабанил в окно.
Тося медленно поднялась с койки. Застегивая пуговицы пальто, она наткнулась пальцами на праздничную свою брошку. Рука ее замерла: кажется, Тося никак не могла припомнить, чего ради надела она сегодня лучшее украшенье. Навеки прощаясь с недавней своей незрячей радостью, Тося отцепила ненужную больше брошку, кинула ее под койку и шагнула к двери.
– Тось? – с болью в голосе окликнула ее Вера.
Неузнавающими глазами Тося посмотрела на Веру и вышла из комнаты.
– Вот вам и правда, – сказал Ксан Ксаныч, вытирая руки тряпочкой.
Пыжик меняет хозяина
Суровая Тося молча шла рядом с Ильей по улице поселка. Обеспокоенный Илья долго приглядывался к ней сбоку, не в силах понять, что приключилось с Тосей за те считаные минуты, пока он поджидал ее на крыльце.
– Тось, ты чего такая? – осторожно спросил он, прикидывая, какие еще испытания уготовила ему судьба.
Шагов десять Тося прошла молча.
– Так… Надоело на свете жить.
– Вроде подменили тебя, – пожаловался Илья. – А я как вышел от вас, все о тебе думал. Будто ты все время со мной была. Даже вот тут…
Он несмело ткнул себя кулаком в грудь.
– Это уж как водится! – презрительно сказала Тося, не веря ни единому его слову.
– Вижу, настропалили тебя монашки… – Илья покаянно вздохнул. – Что ж скрывать, я и до тебя тут кой с кем встречался. А только ничего я тогда в настоящей любви не понимал, глупый был как пробка. Это ты меня, Тось, всего перевернула, умным сделала… И как я раньше без тебя жил? Даже не верится.
– Вот ты и опять заговорил красиво… – враждебно сказала Тося.
– Да разве это красиво? – усомнился Илья. – Про тебя совсем не так надо говорить, да жаль вот, не обучен… – Он помолчал и признался: – Мне, Тось, чего-то страшно стало. Вроде стоит что-то меж нами, не пускает тебя ко
мне. Ты скажи, я все перегородки в щепу искрошу!Тося подивилась, что Илья так хорошо понимает ее. В другое время она порадовалась бы такому их единодушию, а теперь лишь подумала: «Из-за шапки старается, барахольщик несчастный!»
Она еще больше ожесточилась душой против Ильи и наконец-то решила, что ей надо делать. Сейчас она и виду не подаст, что ей все известно о споре, – затаится и будет ждать. А вот придут они в клуб, и тут выведет она Илью на самую середку зала и при всем честном народе приварит ему звонкую оплеуху, чтобы он на всю жизнь запомнил, как спорить на живых людей. У нее даже руки зачесались, так захотелось ей поскорей залепить пощечину подлому человеку, и Тося невольно прибавила шагу, чтобы приблизить заветную минуту.
– Хочешь, я тебе лучше расскажу, какая ты? – предложил вдруг Илья. – Рассказать?
Желание наконец-то узнать, какая она есть, пересилило в Тосе все ее мстительные планы, и она ответила более добрым голосом, чем собиралась:
– Что ж, расскажи, послушаем… Глядишь, и дорогу скоротаем!
– Знаешь, ты совсем не такая, как другие! – убежденно сказал Илья. – Другие только девчата, а ты, Тось, человек. Человек, понимаешь?
– Валяй дальше, – угрюмо сказала Тося, изо всех сил стараясь не поверить подлому барахольщику, променявшему ее на Филину кубанку.
– Ты, может, и не такая уж красивая…
– Спасибочко!
– Да ты погоди… Ну зачем тебе красота? Это другим она нужна, чтобы пыль в глаза пускать, а ты и без красоты красивая… Тось, ты только не смейся!.. Красота вроде платья. Можно и красивое напялить, а под ним – ничего. А ты… ты вся красивая, и как только другие этого не видят! – пожалел вдруг Илья слепых своих земляков и современников, равнодушно проходящих мимо тайной Тосиной красоты.
Тося слушала Илью, верила ему и не верила, а сама все думала о том, как порадовали бы ее все эти слова, если б не было никакого спора и Филя со своей дурацкой кубанкой не затесался меж ними. Ей вдруг остро стало жаль и себя, проспоренную, и запутавшегося Илью, который, судя по всему, не очень-то обманывал сейчас ее, а говорил то, что думал на самом деле. Подобревшей незаметно для себя Тосе начало уже казаться, будто Илья виноват перед ней лишь в том, что так припозднился с нынешними, возвеличивающими ее словами, давно уже нужными ей для полного счастья!
Вот человек, не мог раньше сказать! И чего, спрашивается, тянул? Ну что ему стоило заговорить об этом прежде, хотя бы на той же тормозной площадке, когда они от нечего делать болтали о снах и всякой чепухе?..
А Илья говорил все горячей и горячей, доказывая Тосе, как она нужна ему. Кажется, он не на шутку испугался, что может потерять ее, и спешил сейчас под корень смести все громоздкие баррикады, воздвигнутые против него Тосиными подругами.
Что-то дрогнуло и надломилось вдруг в Тосе. Жесткие тиски, в которые зажала она свое сердце, неожиданно сдали, какой-то самый главный винт в них вдруг забастовал и отказался работать против Ильи. И с хваленой Тосиной душой тоже творилось что-то совсем уж неладное. По-девчоночьи резкая и непримиримая Тосина душа нежданно-негаданно набухла слезами, размякла и стала такой женской, даже бабьей, что хоть выжимай ее или вывешивай на солнышко для просушки.