Девочка из Морбакки: Записки ребенка. Дневник Сельмы Оттилии Ловисы Лагерлёф

Мы все ужасно радовались Юханову изобретению, думали: вот счастливчик, будет плавать по пруду, а глядишь, из него получится новый Джон Эрикссон. [26] Однако ж в расчеты не иначе как закралась ошибка, потому что, сколько Юхан ни крутил колесо, плот с места не двигался. В общем, этой радости пришел конец.

Но в Стрёмстаде и помимо лодок и иных судов было много всякого, что плавало по воде. К примеру, утки и гаги, и, по мнению папеньки, в этом смысле он вполне мог со Стрёмстадом посоперничать. Он написал куда-то в Вестеръётланд, заказал гусей, и в один прекрасный день к херрестадской пристани доставили семь молодых птиц, за которыми отрядили конюха.

26

Эрикссон Джон (1803–1889) — шведский техник-изобретатель.

Все твердили, что гуси просто великолепные. Не гусята, нет, почти взрослые птицы, и тетушка Ловиса была в восторге, что в усадьбе появились гуси, как во времена ее родителей, а экономка рассказывала про гусака, который однажды по весне, в ту пору, когда в Морбакке хозяйничала г-жа Раклиц, улетел с дикими гусями, а осенью воротился с гусыней и девятью большими гусятами. Нам, детям, гуси не очень понравились, потому что оказались они не белые, а серые и в серых пятнах, но взрослые говорили, что это не повод хаять хорошую птицу.

Первую неделю гусям предстояло сидеть взаперти, в загоне на скотном дворе, чтобы они привыкли к дому и не заблудились, когда их выпустят, а на восьмой день их выгонят на лужайку размять лапки. Птицы были славные, кроткие, не бегали за тобой и не щипали за юбки по гусиному обыкновению; как только их выпустили, они отправились на ближний луг и принялись щипать травку, словно коровы или овцы.

Нам, детям, не терпелось увидеть, как они плавают в пруду, но от скотного двора до пруда путь далекий, и папенька решил, что в первый день гусям лучше остаться возле скотного двора, пусть хорошенько освоятся с окрестностями. А вот завтра, сказал он, можно им и поплавать в морбаккском озере.

Однако на склоне, ведущем к скотному двору, есть в Морбакке еще один прудик, обычно коровы по дороге с выгона останавливаются там на водопой, а нам так хотелось поглядеть, как плавают вестеръётландские гуси, что мы рискнули отогнать их к этому прудику. Мы всегда думали, что гуси радуются даже крошечной луже и сразу плюхаются в воду, но эти наотрез отказались заходить в коровий пруд. Тогда мы решили, что они, должно быть, чересчур благородные да избалованные и грязный прудишко им не подходит. Ну да ничего, завтра, когда можно будет поплавать в хорошей чистой воде, все получится.

На другой день мы погнали гусей наверх, к настоящему пруду. Только вот благородные вестеръётландские гуси словно бы не поняли, насколько он лучше вчерашнего коровьего прудишки. Они бродили по берегу, щипали траву, все морбаккское озеро кругом обошли, но на воду даже не глядели. Разве что изредка окунали в нее клюв, чтобы попить.

Дядя Шенсон сказал, что вестеръётландские гуси явно росли в усадьбе, где вовсе не было водоема. Не выучились плавать, пока были маленькие. Знать не знали, что они водоплавающие.

Мы пробовали приучить их к воде, бросали в пруд зерно и хлебные крошки, чтобы они поплыли за кормом, однако они упорно норовили уйти прочь от берега. Боялись воды больше, чем наши индюшки.

Помню, как-то раз мы — все мальчики и девочки, что находились в Морбакке, — окружили гусей и погнали их к пруду. А они, когда очутились у самой воды и смекнули, что деваться некуда, растопырили свои крылышки и до смерти перепуганные перелетели над водой на другой берег. И вроде как обрадовались, что сумели спастись, не утонули, ведь плавать-то совсем не умели.

Словом, можно сказать, папенькины украшательские планы потерпели неудачу, так что его вправду было очень жалко.

Впрочем, папенька не из тех, кто так легко сдается.

Должно быть, после неудачи с лодками и с птицами, что плавают по волнам, он подумал, что ему больше повезет с заселением водных глубин.

Поэтому он подрядил нескольких мальчуганов, которые жили возле озера Гордшё, велел наловить ему живых мальков.

И каждое воскресенье, когда мальчуганы не ходили в школу, они являлись в Морбакку с большими кувшинами, полными маленьких плотвичек и окуньков. Папенька запускал рыбешек в пруд, а затем всю неделю вместе с нами бросал им хлебные крошки.

Но странное дело: хотя папенька каждое воскресенье выпускал в пруд массу рыбешек, после никто их не видел. На поверхности они никогда не показывались, и в сумерках, вопреки рыбьим привычкам, никогда не выпрыгивали из воды, чтобы поймать мошек. Просто вдруг исчезали. И передохнуть не могли, ведь тогда бы всплыли на поверхность.

В конце концов папенька догадался, что они, наверно, уплывают через водосток, и установил там частую решетку — вода сквозь нее пройдет, а малькам придется остаться в пруду.

В следующее воскресенье, когда мальчишки из Хёгбергссетера сызнова притащили плотвичек и окуньков, решетка уже была на месте, и папенька знал, что эти рыбешки никуда не денутся. Но радость оказалась недолгой, потому что наутро по всему пруду всплыли дохлые мальки. Печальное зрелище — тусклые, раздутые рыбки, брюшком кверху. А ведь еще накануне вечером они бойко шевелили плавничками, плавали бодрые и здоровые — прямо горько до слез.

И мы, дети, говорили друг другу, что, наверно, теперь папенька оставит эту затею. Ясно ведь, рыба в нашем пруду жить не может.

Однако несколько дней спустя мы услыхали, как папенька спрашивает Свена из Парижа, нет ли у него на примете — а он ведь за свою жизнь все здешние леса исходил — какого-нибудь лесного озерца, где водятся караси.

Свен из Парижа почесал затылок, призадумался, а потом отвечал, что, когда был мальчонкой, ловил вместе с отцом карасей в одном озерце, далёко в Гордшёских горах.

— Только ловили мы их не на крючок, — сказал он, — а квашней, обмазавши дно тестом, опустили ее в воду, и она враз рыбой наполнилась. Крупные были караси, блестели ровно золото, только вовсе несъедобные оказались. Принесли мы их домой и насилу уговорили маманю их приготовить. Они, твердила она, шибко отдают глиной, и была права.

Но в следующее воскресенье папенька послал Свена из Парижа в Гордшёские горы к тому лесному озерцу, чтобы наловил он там карасей. И Свен впрямь взял с собой старую квашню, кусок теста и латунный кувшин, чтобы нести в нем рыбу.

Причем затеяли они это вроде как тайком. По-моему, ни маменька, ни тетушка Ловиса не знали, куда отправился Свен. Знали только мы, дети.

Все воскресенье прождали, но Свен из Парижа так и не появился. И мы подумали, что он не сумел отыскать лесное озерцо с карасями, бросил эту затею и вернулся к себе домой.