Девочка из Морбакки: Записки ребенка. Дневник Сельмы Оттилии Ловисы Лагерлёф
Шрифт:
Точь-в-точь как у нас дома на Рождество. Мы всегда начинаем с «Погрузки корабля» и прочих «умственных игр», как мы зовем их дома, в Вермланде, и пока играем, вечно изнываем от скуки. А когда становится совершенно невмоготу, начинаем играть в жмурки, и в «Коси, коси овес», и в третий лишний, и прочие игры, где можно подвигаться, и тогда воцаряется веселье, все хохочут, галдеж такой, что потолок, того гляди, обвалится.
Не очень-то приятно узнать, что в Стокгольме обстоит точно так же, и я в самом деле подумала, что надо бы что-то предпринять, ведь полковницын вечер грозил обернуться катастрофой. Пока мы, томясь от скуки, играли в «умственные
Тут я набралась храбрости и спросила полковницу, нельзя ли поиграть в жмурки, в кошки-мышки или еще что-нибудь веселое, и представьте себе, она вправду обрадовалась моему предложению, а остальные, еще не успевшие улизнуть прочь, тоже согласились, что идея хорошая. Большой обеденный стол отодвинули в один угол, пианино — в другой, а полковница, мисс Харриэт, старая барышня С. и я стали в кружок посреди комнаты, чтобы играть в кошки-мышки. (По-английски игра называется Puss Puss in the Ring.) Кузине Элин выпало быть кошкой, а кузену Аллану — мышкой, оба они, шустрые да ловкие, так гонялись друг за другом в кружок и из кружка, что все развеселились, засмеялись, громко закричали — точь-в-точь как в Вермланде на Рождество.
Потом кошкой стала мисс Харриэт, а я — мышкой, и она мигом меня изловила, тут все хохотали еще пуще прежнего, а уж когда я стала кошкой, а кузина Элин — мышкой, вообще смеялись чуть не до упаду: я никак не могла поймать Элин, только без конца бегала за нею, и все ужасно ликовали, что Элин такая легонькая да проворная и прелестная, те, что стояли кружком, аплодировали ей, а мисс М. в конце концов обняла ее и расцеловала.
Пансионерки же, с удивлением услышав, какое веселье царит в столовой, открыли свои двери и одна за другой воротились к нам. И тоже принялись играть в кошки-мышки, так что веселье било ключом. И мадемуазель фон К., которая чванилась больше всех, теперь играла с искренним увлечением, что, как мне кажется, было замечательно для полковницы.
Но аккурат в самый разгар веселья мадемуазель фон К. глянула на часы и сказала полковнице, что ей надобно уйти, ведь ее жених приезжает вечерним поездом из Упсалы.
— Да-да, конечно, — отвечала полковница. — Я понимаю, ты должна нас покинуть. Но не хочешь ли вместе с ним вернуться сюда? Скажи господину кандидату, мы будем очень рады!
Мадемуазель фон К. обещала все передать, но, судя по ее виду, не верила, что сумеет уговорить жениха.
Она ушла, а мы продолжали веселиться. Играли в жмурки и в «Море волнуется», порой напрочь забывая про английский язык. Харриэт М. — просто душечка, она научила нас нескольким английским детским песенкам, мы пели их и танцевали. Это тоже было очень весело.
Время пролетело быстро — не успели оглянуться, как часы уже пробили девять. В столовой пора было накрывать угощение, и все мы перешли в полковницыну гостиную. А поскольку гостиная далеко не такая просторная, как столовая, пришлось заняться более тихими играми.
Харриэт предложила поиграть под музыку в поиски спрятанной вещицы, полковница попросила меня отвернуться и закрыть глаза, а они тем временем спрячут одно из колечек Харриэт.
— Может, ей лучше пойти в комнату мадемуазель фон К.? — спросила Харриэт и отворила дверь совсем рядом с гостиной. — Ведь ничего страшного, если она постоит там минутку-другую.
Да, все, разумеется, согласились, что
так лучше, ведь тогда можно обсудить, куда спрятать вещицу, и я ничего не услышу, и в следующий миг я уже была одна в комнате мадемуазель фон К.Посредине стоял красивый круглый стол, и на нем горела высокая керосиновая лампа, а под лампой — большая фотографическая карточка, я такой большой в жизни не видала. Я сразу смекнула, что на ней изображен жених мадемуазель фон К., тот самый, кого она пошла встречать на вокзале. Она наверное умышленно поставила фотографию под лампой, чтобы он, едва войдя в комнату, увидел свой портрет.
Я подумала, что мадемуазель фон К. замыслила все очень удачно, и шагнула вперед глянуть на жениха. И хочешь не хочешь узнала моего студента.
На сей раз об ошибке и речи не было. Это не принц Густав и не кто-то другой, нет, именно он, студент.
Я оставалась в комнате очень недолго, буквально через минуту меня позвали. Тут-то и выяснилось, что полтора месяца в Стокгольме не прошли даром, ведь вскоре после приезда я страшно смутилась, когда юстиции советница Б. спросила, кого это я жду, стоя у окна, но теперь я ничем не выдала своих чувств. Положила себе думать только о музыке и о колечке, которое мигом разыскала.
Потом я играла, пила чай, болтала вперемежку по-английски и по-шведски, смеялась и была оживлена чуть ли не больше всех остальных.
Однако все время боялась, что вот-вот придут мадемуазель фон К. и ее жених, ведь полковница просила позвать жениха на нашу вечеринку, но они не пришли.
Когда мы наконец собрались домой, полковница X***** необычайно любезно поблагодарила меня за то, что я помогла сделать вечер таким веселым, и я бы порадовалась, случись это в другой раз, а не нынешним вечером.
Девятая неделя
Я решила никогда больше не писать в дневнике о моем студенте, но третьего дня у меня случилось такое чудесное видение, что я просто не могу не рассказать, хотя оно опять же касается студента.
Когда легла, я, конечно, была расстроена, даже сердце щемило. Но в то же время я так устала от игр и разговоров, что уснула, едва только вытянулась на гнутом диванчике в детской. Впрочем, спала я не очень долго, проснулась, аккурат когда ночной сторож в Кларе дважды подул в рожок.
Проснувшись, я по-настоящему испугалась, знала ведь, что стоит мне снова закрыть глаза, я непременно увижу Марит Замарашку, как она сидит на спинке дивана и издевательски хохочет, оттого что мой студент, мое здешнее стокгольмское утешение, оказывается, помолвлен.
Сколько могла, я лежала с открытыми глазами, но в конце концов они все-таки закрылись. Однако увидела я вовсе не Марит Замарашку, а кое-что очень красивое: высокий гористый островок, поднимающийся из прозрачного голубого моря.
На самой вершине островка стоял беломраморный дворец, широкие лестницы террасами спускались вниз. И дворец, и лестницы утопали в высоких деревьях, усыпанных длинными, в локоть, гроздьями цветов и плодами, огромными, как капустные кочаны. Никогда прежде я не видела таких деревьев, но поняла, что расположен остров не в шведском море, а где-то далеко в жарких странах.
Тем не менее на самой высокой башне дворца развевался желто-голубой шведский флаг, а поскольку Швеция имеет одно-единственное владение в чужих краях, я поняла, что остров, который я вижу, не иначе как Сен-Бартельми.