Девочка из стаи

Наташа в тот день украдкой наблюдала за тем, как тетя Зоя собирает дочку, как заплетает ей косы и укладывает на голове в тугие шарики, украшая их белыми бантами, пока бабушка составляла букет для учительницы, простой, из цветов, росших на случайной клумбе в огороде. Форма в школе была не строго определенная, но обязательная по принципу «белый верх темный низ», и Ире купили белоснежную блузочку и красивую юбочку с блестящим поясом. Ира светилась от гордости, теперь она была ученицей, и, не раз прежде слыша от бабушки, что, выучившись, можно всего в жизни добиться, она наверняка с большой охотой вступала на этот путь. Стоя перед зеркалом, осматривая свою форму, она просила маму потом сфотографировать их с Таней на Танин фотоаппарат.

— Я хочу чтобы у меня была фотография в рамочке, как у Тани стоит, она в прошлом году фотографировалась, и в этом будет, сказала, что так каждое первое сентября надо, чтобы потом было что вспомнить, — щебетала Ира. — Так ее мама говорит, здорово, правда? У меня будет одиннадцать первых сентября! Надо купить рамочку. Ты мне купишь?

Наташе тоже хотелось бы на будущий год надеть такую же форму и пойти в первый класс, но только не в здешнюю школу. Девочка понимала, что Ира и Таня не дадут ей чувствовать себя свободно, разнесут по всей школе ее кличку и станут, как и дома, смеяться над ней и выставлять на смех остальным. Уже сейчас Наташа могла представить, как стоит в стороне от группы таких же нарядных девочек в бантах и с букетами, а вслед ей летит: «Найда-приживалка!», — и все смеются.

* * *

А через месяц умерла мама.

Бабушка вернулась с почты поздно, плакала. Наташе сказала не сразу, не знала как. Только на другой день собралась поговорить с девочкой.

Со смертью мамы для Наташи рухнуло все. Все надежды, все вымученное терпение. Ждать ей теперь было некого. И даже сейчас, на первой волне боли и жалости к маме, она уже думала об этом будущем. Окно впереди, куда она выпорхнула бы из этого дома, из своего прошлого, закрылось, теперь это был тупик. Этот поселок в несколько домов, этот двор, эти люди, с которыми бабушке все сложнее сладить и которые ненавидят Наташу. Она не понимала, как можно ненавидеть человека за его горе. Несколько дней она почти не говорила. Замкнулась в себе, сидела в комнате и перебирала оставшиеся у нее вещи. В светике уже села батарейка, и бабушка обещала купить новую, но это было уже неважно. Пустота внутри разрасталась и не оставляла места чувствам. Наташе и хотелось бы заплакать, но, кроме редких слезинок, не получалось даже разрыдаться и выплеснуть боль. После смерти мамы Наташа почти совсем перестала говорить. Хоть и пыталась бабушка не дать ей уйти в себя, переживаний для ребенка было слишком много.

Ехать в Томск на похороны бабушка не могла. Денег на дорогу не хватило бы, да и дядя Олег был против.

— Поедешь в такое время, — ворчал он. — Одна слякоть, и с деньгами еле устаканилось.

— Да и чем ты там поможешь, если все равно хоронить будет подруга? — кивала тетя Зоя. — Вот летом все подсохнет, теплее будет, и Наташу свою возьмешь, к матери-то…

— И то верно, — вздыхала бабушка, которой уже все равно было, лишь бы когда-то попасть на могилу дочери.

К Наташе первое время даже относиться стали по-другому. Никто не вязался, не дергал ее, когда за ужином она выронила тарелку и та разбилась вдребезги у ног девочки, никто и слова не сказал, только дядя нахмурился, но бабушка одернула его и поспешила поднимать осколки и осевшую над ними Наташу, сжавшуюся в комочек. Даже Ира со своим «Найда-Найда» не прыгала на стуле и молчала.

Маму хоронили где-то далеко, без Наташи, только бабушка обещала, что попросит у маминой подруги заказать от них красивый венок, «От мамы и дочери». Наташе уже ничего не хотелось, ей было все равно, какой венок, ведь маму она больше не увидит.

Недолго продлилось и затишье в отношении девочки. Через какое-то время ставшую совсем тихой и безответной Наташу тетя Зоя переселила в бабушкину комнату.

— Ире комната нужнее, она теперь уроки по полдня делает, с Олей только отвлекается, — аргументировала она.

Бабушкин закуток был не больше Наташиного, но вдвоем им было не тесно. Наташа и сама была не против — с бабушкой как-никак, не одна. Правда кровать теперь приходилось делить одну на двоих, вторую ставить было просто некуда.

Двоюродные сестры тоже ненадолго оставили в покое. Когда Ира уходила в школу, Оля оставалась одна и скучала. Если раньше активная сестра создавала вокруг нее приятное оживление и можно было просто наблюдать, сейчас ей становилось тоскливо, и она стала все чаще повторять поведение Иры — бегать за старшими, специально путаясь под ногами. А потом и заглянула к Наташе. Та больше ничего не прятала, почему-то уверенная, что из бабушкиной комнаты брать они не будут. Зайдя и глянув на пытающуюся связать в косичку кусочки проволоки Наташу, Оля проверила глазами всю комнату и наткнулась на ночник, лежащий на столе. Всегда угрюмая и хмурая, как бука, с круглыми щеками и короткими волосами, девочка настораживала Наташу с первых дней. Неизвестно было, как она к Наташе относится, кроме простой поддержки игр сестры. Но теперь все стало ясно — такая же.

Оля прямой наводкой направилась к ночнику. Тому, который купила когда-то Наташе мама. Уже через секунду Наташа стояла на ее пути.

— Это мое, — твердо произнесла она, наверное первый раз говоря так смело за все время пребывания в этом доме. Отдавать кому-то памятную вещь она не собиралась.

Оля невозмутимо попыталась обойти ее, но Наташа шагнула вслед за ней, придержав за плечо, не давая приблизиться. И тогда Оля вдруг сморщилась и заревела… У Наташи сердце упало. Сейчас ее обвинят в том, что что-то сделала младшей сестре. Схватив ночник, девочка кинулась из комнаты. Спрятать его, а потом уже получать крики и оплеухи от взрослых. Мамин подарок она не отдаст никому. Только выскочив во двор прямо в домашних тапочках, Наташа поняла, что Оля бежит за ней. Но не привыкшая бегать, та поскользнулась на пороге и полетела коленями прямо в лужу. Наташа даже не обернулась, теперь было все равно. Она заскочила в амбар, бросившись к наваленному у дальней стены сену, и быстро раскопала его, спрятав к самому полу и забросав снова сухой травой драгоценный ночник. Во дворе уже кто-то кричал, и Наташа, стиснув зубы, замерла. Она, как затравленный волчонок, со злостью оглянулась на двери. Бежать ей отсюда было некуда, и в любом случае придется выйти.

— А что она у тебя взяла? — обеспокоенно спрашивала тетя Зоя, стирая слезы Оле, кутая ее на пороге в детский тулупчик, ведь та тоже выскочила в чем была. — Какую игрушку? Ты не бойся, мы найдем обязательно, нашла из-за чего переживать, что ты…

Ведро, которое она несла от колодца, стояло рядом, а Оля выдавала красочную истерику, словно ее лишили самого дорогого в жизни. Едва увидев Наташу, идущую назад, тетя вскинулась и бросилась к ней:

— Все-таки воровать начала, тварь. — Ее голос и искаженное гримасой злобы лицо заставили Наташу отшатнуться, но тетя Зоя уже поймала ее за руку. — Ну я тебе покажу, ты у меня вернешь все что взяла.

— Это мое, она хотела взять мое, — попыталась защититься Наташа, упираясь, пока тетя Зоя тащила ее на порог.

— Так это она, значит, взяла?! Морда ты бесстыжая, живешь за наш счет и еще и нас обвиняешь! — Схватив ковшик для воды, она развернула Наташу к себе спиной, огрев по попе, но та тут же начала вырываться, и тетя Зоя уже не разбирала, била по спине, рукам, лицу.

Оля, перестав плакать, зачарованно смотрела, как мать лупит не отдавшую ей горящий шарик Наташу.

— Это мое! — кричала та. — Не надо!

— Ничего тут твоего нет, еще раз мои дети от тебя заплачут — вышвырну из дома к чертям, живи в будке!

Наташа, извернувшись, повисла на руке тети Зои и вдруг вцепилась в нее зубами. Та закричала, выронив ковшик и оттолкнув девочку, и Наташа кинулась в дом. И врезалась в спешившую на крик бабушку.

— Наташенька… — растерянно ахнула та, но Наташа вырвалась из ее рук и бросилась в их комнату, мигом забиваясь под кровать.

— Шавка проклятая. — Тетя Зоя, забыв про дочь на пороге, бежала следом, придерживая прокушенную до крови руку.

— Чего опять не поделили? — рассердилась Полина. — А ну погоди! Что стряслось, зачем ребенка опять тираните?

— Ребенка! Смотри! — Зоя ткнула ей в лицо укусом на руке. — Ребенок твой сделал!

— Раз сделал, значит, было за что! Зоя, а ну погоди, не тронь ее, что случилось опять?

— Игрушку у Оли украла и унесла куда-то, а потом меня укусила!

Баба Полина не дала оттолкнуть себя с пути и встала в коридоре, глядя на взлохмаченную красную невестку.

— Что-то много у них стало ее игрушек, — тихо и как-то недобро произнесла она. — Не свое ли Наташа взяла? И ты в меня рукой-то не тыкай, ты бы тоже укусила, если б тебя как собаку травили. Послушай-ка меня, — не дала она Зое ответить. — Не нужна она вам — и не троньте. Ни сердца в вас, ни жалости, только за деньги и трясетесь. Так вот учти, случится что-нибудь с Наташей, ни копейки вы у меня не получите. Уеду, уйду куда угодно, а ни пенсии моей, ни дома этого вам не видать.