Девочка, которая любила Ницше, или как философствовать вагиной

Полина бьет его по голени. Аристотель с мучительным стоном ломается и нарывается на полупрофессиональный удар бывшего члена университетской команды по футболу. Боль пронизывает большой палец. Стоны, тяжелое дыхание. Всегда знала, что yeblya — та же стрелка. Ну чем не групповуха? Танька спокойно приседает, подбирает оброненную амбалом трубу, встает и легоненько, по-интеллигентски тюкает Аристотеля в темечко. Аут.

Стоим. Тяжело дышим. Смотрим друг на дружку.

— В следующий раз, Hai lone, я свои сопли есть не буду, — предупреждает дитя.

— Нехер было помидорами разбрасываться, Верещагин.

— Мы его убили? — спрашивает, зажав рот, Танька. Наклоняется и сблевывает.

— Совсем ohuyela, huora?! — взвивается брезгливая Полина.

— Не смей называть меня поблядушкой, тварь! Я тебе в матери гожусь! — орет Танька.

— Elle m'emmerde cette bonne femme!

— Ты сама меня достала… развратница, вот! — глаза у Лярвы выпучены от натуги — такое количество инвективной лексики на единицу времени коммуникации для нее серьезное испытание оставшихся моральных принципов.

— Me cago en el recontracoco de tu reputissima madre! — дитя окончательно распетушилось — задирает юбку и хлопает по тому месту, на которое и предложила испражниться.

— За такое в кубинских барах жизнью расплачиваются, — спокойный голос сзади.

Оглядываемся и ohuyevayem — на капот громоздиться передними копытами здоровенный хряк — лопатами уши, грязный мокрый пятак, серая шерсть, сквозь которую просвечивает розоватая кожа.

— Вечера на хуторе близ Диканьки, blya… — от неожиданности дитя переходит на родное арго. Впрочем, осведомленность в классических сюжетах не может не радовать.

— Что это? — визгливо вопрошает Лярва.

— Свинья.

— Говорящая, — добавляет Полина. — Из Гаваны. Знает испанский. Chupe mantequilla de mi culo, coЯo!

Хряк шевелит пятаком, трясет башкой, копыта оскальзываются, раздается пронизывающий до глубины души скрип, хрюканье, свинья огибает машину, подходит.

Обходит строй, принюхивается к женским местечкам. Стоим, помертвев. Пугает не столько говорящая свинья (уж сколько их навидаешься по жизни!), сколько ее размеры — кубические метра сала, украшенные злыми бусинами глаз.

— Чего оно там вынюхивает? Vete al la mierda, — цедит дитя. Руки подняты, пока хряк сопливит крохотную юбочку.

— Он, — поправляю. — И ты ему нравишься.

— По рылу догадалась, conchuda?

— Есть более красноречивые мужские органы.

Танька присвистывает:

— Вот это да!

Дитя осторожно тянется к ушам хряка, но тот недовольно всхрюкивает.

— Я щас описаюсь, maldito sea, — предупреждает Полина. — Мне холодно. No me jodas! Чего молчишь, pajero?

— Я где-то читала, что свиньи — анатомические двойники человека.

— Все мужики — свиньи, malparido, — ворчит Полина. — Уберите его от меня. Me parece que la vena de la lengua pasa por tu culo porque hablas mucha mierda! У меня месячные начинаются.

Тем временем Аристотель очухивается. Приподнимается, тяжело крутит головой.

— Мужчина! — зовет Танька. — Мужчина! Сала не хотите?

Хряк чует конкурента, отворачивается от дитя, цокает к сидящему. Соперники взирают друг на друга. Завитушка на заду животного подергивается.

— Я соскучилась по Рыжей Суке, chupame la pija, — объявляет дитя. — Когда она, наконец, милицию вызовет? Сожрут, ведь, изнасилуют… Cuando monos vuelven de mi culo.

Аристотель тянется к обрезку трубы. Хряк всхрюкивает. Аристотель замирает.

— Поговорил бы с родственничком, — язвительно смелею. Все бабы — твари.

— Борька, псть! — доносится из темноты знакомый голос.

Хряк поворачивается и бодро цокает на зов.

— Так это не он говорил! — догадывается Танька.

— Ну что за суеверия, девушки, — укоризненно качает головой и почесывает длинный нос.

Хрюшка весело трусит к хозяину. Тычется в колени, трясет лопухами. Николай Васильевич почесывает питомца по щетинке. Хряк млеет.

— Птица-тройка, птица-тройка, — боромчет, зевая, Танька. — Свинья на радуге, а не птица-тройка.

— Ну? — хряк и хозяин смотрят вопрошающе. — Договоренность в силе?

— Какая такая, cipote, договоренность? — дитя подозрительно.

— Ты что — с ним знакома? — Танька.

— Да, — универсальный ответ. — Только речь шла о поросенке.

Николай Васильевич снисходительно похлопывает хрюшку:

— Он смирный. Посадим в багажник — Борька и не хрюкнет.

— Я с детства свиней боюсь, chapero! — объявляет дитя, пока рассаживаемся. — Я думала, они как игрушки — маленькие, миленькие, мягкие, chupa mi toto. А потом меня повезли в деревню, завели в темный сарай и…

— Изнасиловали.

— Fokken donder! У тебя одно на уме!

— Это из-за твоего трагического вида. Меньше чем на растление оно не тянет.

— И что же произошло дальше? — вежливо интересуется свиновод.

— Ничего, gilipollas! — Полина молчит. Надулась. Но не выдерживает. — Меня подвели к загону, а он оттуда как глянет! Tiu Nyah Mah Geh Cheen Leen Lou Hai Pei! Глаз чуть ли не с кулак! Я как заору! Vinaqe! Поросенок как завизжит!

— Постой, постой, — Танька. — Глаз с кулак? — сжимает, примеривается к Борьке. — У него базедова болезнь была?

— У кого, shaw?!

— Ну, у поросенка твоего. Не могут быть у здоровой хрюшки такие глаза.

— Ты спроси — сколько ей лет было, — предлагаю.

— Ну, три, ciach ort.

— Интересно живете, девушки, — Николай Васильевич машет хромающему за машиной Аристотелю.

Свинья согласно хрюкает.

— Уголок дуровых.

— А можно все-таки поинтересоваться — куда это мы предполагаем завалиться такой компанией на ночь глядя?

— Двум мужикам всегда найдется чем заняться с тремя симпотными куколками, даже если один из них — свинья, — философски изрекает Николай Васильевич.

— Я, конечно, много под кого ложилась, yet mae. И под чего. Но секс с хряком мне как-то не очень… Mai chawp khun, dag ling! — свин протестующе урчит. — И не говорите мне, что он еще девственник, I hayer.

— Девонька, — ласково говорит Николай Васильевич, — этот, как вы изволили выразиться, хряк есть славный представитель редкой породы тайских свиней. Самый последний поросенок в помете стоит столько, сколько бы вам не заплатил ни один состоятельный педофил. Поэтому растрачивать семя этого славного представителя свинорылых на некие сомнительные зоофилические оргии представляется мне верхом транжирства. К тому же я не думаю, что столь хрупкое создание с двумя жалкими недоразвитыми сосками может хоть как-то возбудить моего питомца.