Девочка-лед

— Харитон с Цыбиным заняты. Помогают Циркулю в холле на первом этаже.

А вот это уже плохо. Очень плохо. Оставаться с Ним наедине мне не улыбается абсолютно.

— Ты что-то хотел? — все же спрашиваю, оборачиваясь. Не отстанет ведь. Явился зачем-то.

— Да ты просто экстрасенс! — наблюдает за тем, как я складываю не пригодившиеся шарики в коробку.

Меня накрывает дурацкое чувство дежавю. Снова подготовка к новому году. Коробки. елка. Снова мы. Наедине.

— Математику переносим на завтра, у меня тренировка наконец-то…

— Слава богу! — не могу воздержаться от радостного комментария. — Завтра я не могу. Не приду.

— Это еще почему? — прищуривается. Отодвигает другой ящик ногой, чтобы пройти.

— Другие планы, — отвечаю коротко, отправляя в коробку мишуру.

— Что еще за планы? — в его голосе слышится недовольство. — Да брось ты уже всю эту ерунду! — делает шаг вперед и выдирает из моих рук дождик.

— Ты зачем Саше волосы испортил? — хмурю брови, непроизвольно отступая назад. Совсем немного, но он явно заметил.

Упираюсь спиной в подоконник. Вот же ж…

— Еще пока не испортил, — его губы растягиваются в ухмылке. — Пожаловалась тебе значит? Так, припугнул малость, но симметричный «горшок» оформить я и правда могу.

— Спятил? — кручу пальцем у виска. — Зачем тебе знать, где я работаю?

— Так что за планы на пятницу, Лиса? — игнорирует мой вопрос, задавая свой.

Подходит еще ближе, и мне это совсем не нравится. Нервирует донельзя…

— Тебя это не касается! — заявляю деловито.

— Как это не касается?! — театрально возмущается он. — Поцелуй был? Был! На свидание ходили? Ходили. Стало быть, касается…

— Какое свидание! Что ты такое говоришь! — выставляю между нами руку. — Зачем ты подходишь? Отойди от меня!

— Нет, — сверлит меня своими карими глазами, в которых в свете дня я снова замечаю яркие зеленые вкрапления.

Красивые…. Прожигают насквозь, и, как всегда, становится неуютно.

— Что значит нет? — моя рука упирается в его грудь. Потому что опять сделал шаг вперед.

Я ее тут же отдергиваю. Будто ошпарилась.

— То и значит, — жмет плечом.

— Ты меня достал! — признаюсь честно и выдыхаю устало. — Что за игры? Скучно живется или что?

— Или что.

— Я серьезно, Роман, давай мы…

— Что ты сказала? — меняется в лице. Склоняется чуть ближе, нависая надо мной.

— Что? — осекаюсь на полуслове и замолкаю.

Понимаю, что сморозила не то. Точнее… назвала его вслух по имени. Это, в общем-то, случается крайне редко. Обычно я обращаюсь к нему исключительно по фамилии, зову «Птицыным», или нейтральным «ты».

— Тип на приоре, это кто? — обескураживает он меня своим вопросом вдруг. Мне итак дышать тяжело в его присутствии, а тут такое…

— Ты за мной опять следил, что ли? — спрашиваю, широко распахивая глаза.

— Вот еще! Конечно нет! — ставит руки на подоконник, по обе стороны от меня.

Его близость заставляет алеющим костром вспыхнуть мои щеки. Хочу отойти, но он возвращает меня на место, коснувшись правой рукой плеча.

— Просто видел тебя с ним. Снова. Еще раз задам свой вопрос: кто этот гопник, Лисицына?

— Никакой Илья не гопник! — начинаю злиться. И да, меня напрягают его пальцы, которые все еще стискивают плечо.

— Илья значит, — смотрит на меня задумчиво, и от этого колючего, пробирающего до самых костей взгляда — мороз ползет по коже, и мелкие волоски на теле встают дыбом. — Этот Илья, — будто выплевывает его имя, — Он тебе кто? М?

— Не твое дело! — дергаю плечом. — Отпусти!

— А — ле — на, — едва заметно качает головой.

Не отпустит. Его ладони вдруг ложатся на мою шею. Начинаю паниковать. Мне вообще не нравится то, что происходит.

— Ты… с ним? — гладит большим пальцем правой руки мое горло, и я нервно сглатываю.

— Да, — отвечаю испуганно, надеясь, что это на него подействует. Потому что глаза его сейчас будто пьяные.

— Ну это ненадолго, — говорит мне почти в самые губы.

Судорожно вдыхаю, боясь от сковавшего внутренности страха даже пошевелиться.

— Лисицына, ты где? — голос Пельш разносится по пустому актовому залу и выводит меня из состояния оцепенения практически мгновенно.

Слышу его раздосадованный, тихий мат. Резко поворачиваю голову вправо и цепляюсь за его руку в попытке оторвать ее от своей шеи.

— Отпусти, идиот! — тревожно молю я, сжимая пальцами ткань идеально выглаженной рубашки.

— Так что там завтра, м? — продолжает удерживать меня на месте, а мое сердце, которое итак до этого неистово трепыхалось под ребрами, готово выпрыгнуть из груди.

— Ничего такого важного, отпусти, она же идет прямо сюда! — прошу беспомощно.

— Раз неважно, значит увидимся на математике, — веселится он.

А шаги Элеоноры тем временем все ближе. Хорошо, хоть елка стоит в самом конце зала, и нас за ней с точностью до ста процентов не видно.

— Куда подевалась… — недоумевает Пельш и чем-то шуршит.

— Не могу я прийти, — шиплю тихо. — Отстань ты!

Но этот болван только тихо смеется, наслаждаясь нелепостью ситуации. Склоняется к шее и в какую-то секунду глубоко вдыхает запах моих волос. Я в шоке замираю и даже перестаю отпихивать его руку. Настолько поражена тем, что он делает.

— Ро-ма, отпусти… — мой голос предательски дрожит, ведь от этого его жеста совершенно неожиданно по телу ползут бешеные мурашки.

Что еще за чертовщина?

Чувствую, что он улыбается. Я же с ужасом представляю момент, когда нас поймает классный руководитель.

Как объясняться? Что она подумает, боже…

— Лисицына! — будто в подтверждение моих мыслей раздается ее окрик. Я дергаюсь. Вся трясусь, словно зайчишка. — Как сквозь землю провалилась!

— Завтра. Приходишь, — обдавая горячим дыханием, задевает ухо, едва касаясь его губами. Мне и этого достаточно, чтобы растеряться в край. Чтобы мгновенно одеревенеть.

— Элеонора Андреевна, там гирлянды, дискошар и надувных снеговиков привезли! — сообщает кто-то.