Девочка с красками

скаешься по целым дням за своим стариком, а мы тут знаешь какое дело начали?! Сашка, сказать?

— Да стоит ли? — повёл плечами Саша. — Ей теперь не интересно будет.

— Нет, мне интересно, — сказала Таня.

— Было бы интересно, была бы с нами.

— Но я же учусь.

— Это у Черепанова-то? — усмехнулся Саша. — Чему он тебя может научить? Злобный старик. С ним никто из взрослых и не здоровается. А уж про картины его и говорить нечего.

— Он не злобный, — упавшим голосом проговорила Таня. Ведь верно же, верно: Черепанов был совсем не добрым стариком, а может быть, даже и злобным. — А как он пишет, об этом ты судить не можешь.

— Пишет? — спросил Мишка. — Чего это он ехце там пишет?

— Ну вот, вы не понимаете. Пишет — это когда рисует картины маслом.

— Уморила! Маслом! — захохотал Мишка.

— Да, маслом, масляными красками. Это такое специальное выражение. А смеёшься ты, Миша, зря. Только своё невежество показываешь.

– — Вот у тебя и характер хуже стал, — как бы невзначай заметил Саша. — Всех ты ругаешь, все у тебя ничего не понимают.

— Это неправда! — Таня быстро сожмурилась, почувствовав, как откуда-то издалека, оттуда, кажется, где было сердце, устремились к её глазам слёзы.

Нельзя было, чтобы Саша их увидел. Таня порывисто отвернулась и пошла прочь от своих друзей, с которыми совсем ещё недавно было ей так легко и радостно. Что же случилось? Отчего все вдруг стало сложным? С Черепано-

вым тяжко, с Сашей, и ребятами тоже. И сама себе порой кажешься незнакомой. Чужая девочка в незнакомом городе...

Таню нагнал Вася и молча пошёл рядом, стараясь идти с ней в ногу. Но Таня то делала широкий шаг, то коротенький, то приостанавливалась — так ей было легче думать. Вася терпел, хотя всё время сбивался с ноги и спотыкался.

— Рассказывай, что это вы такое надумали? — наконец заметила его Таня.

— Ничего особенного, — встрепенулся мальчик. — Скажи, ты не можешь идти поровнее?

— Не могу. Саша придумал?

— Саша.

— Интересное что-нибудь?

— Вообхце-то интересное, но...

— Не тяни, рассказывай.

— Так ведь это же пока тайна.

— И от меня?

— Раз Саша не стал тебе говорить...

— Эх, Вася, Вася, а ещё моим другом считаешься!

— Так ведь и Саша твой друг. Понимаешь, мы все дали слово, что будем молчать. А уж потом, когда всё наладим, — вот тогда и смотрите.

— Что — смотрите?

— Не могу, — понурился Вася. — Ну пойми же — слово дал!

— И не нужно! — вконец обиделась Таня. — Обойдусь без ваших глупых секретов. А сейчас, пожалуйста, уходи. Ты мне мешаешь сосредоточиться.

— Что? — не понял Вася, но всё же остановился.

Тут как раз начиналась улица, и Таня тоже остановилась, чтобы оглянуться с бугра на реку. Она увидела

Сашу. Снова парусом пузырилась его белая рубаха, и он снова возбуждённо размахивал руками, точно вот-вот готовый куда-то полететь.

5

Чужая девочка в незнакомом городе...

Таня медленно брела по круто уходившей вверх улице и всё оглядывалась по сторонам, наперёд зная, что увидится ей знакомый дом, или знакомая излучина реки с далёкой кромкой леса, или просто дерево, которому куда больше лет, чем Тане. Но виделось всё незнакомое. Дом будто бы новый — так высветило его на закат подавшееся солнце, излучина реки — от солнца же — слепит глаза, и кажется, что на реке начался пожар, а дерево так молодо позеленело глянцевыми листочками, что даже не верится, оно ли ехце недавно стояло здесь, стуча на ветру своими голыми, покривленными ветвями.

И так всё кругом. Всё незнакомо. Даже не по себе как-то делается. И думается тоже по-незнакомому. На душе смутно и обидно. Нешуточная обида пришла да и забралась во все твои мысли. Как быть с Черепановым, с этим противным, злым стариком? И что теперь будет у неё с Сашей? Вот они и поссорились.

И снова Таня оглядывается на ещё недавно такой привычный ей мир в надежде, что он всё тот же самый. И снова всё кажется ей вокруг незнакомым.

«Что это? Что же это со мной приключилось?» — недоуменно спрашивает себя Таня.

А дома Таню ждала новость: приезжает отец. Три года не ёкал — и вот приезжает. Когда мать сказала ей об этом, Таня сперва даже не поняла, про что это ей толкуют. Го-

лес у матери был будничный, слова звучали как обыкновенные, и радостный, громадный ймысл их сперва укрылся для Тани за этой будничностью маминого голоса. Но вот Таня повторила вслед за матерью сказанные ею слова и вдруг услышала какой-то звонкий звон внутри себя, будто множество заливистых школьных звонков объявили громадную счастливую перемену. Приезжает отец! Они возьмутся за руки и, как тогда, три далёких года тому назад, медленно пойдут куда-то через город. Приезжает отец! Она услышит снова негромкий его голос, и увидит жёлтенькие искорки в его прищуренных глазах, и дождётся нечастой, странно медленной такой и вдруг как вспышка света его у/ьыбки. Приезжает отец! И теперь всё-всё станет как прежде у них, и мама не будет куда-то уходить под вечер, чуждо разряженная и в будничные дни, и не будет возвращаться совсем уже поздно, почти ночью, и ходить по комнате украдкой, на цыпочках. Приезжает отец! И теперь дядя Гриша снова станет таким, каким был. Станет весёлым, шумным, откровенным.

Все эти мысли точно взорвались в девочке, и она кинулась к маме, готовая сразу обо всём рассказать ей, прокричать ей про свою радость. Кинулась и остановилась, так и не добежав. Будничный голос, будто в себя устремлённый взгляд, будто понурившиеся вдруг плечи матери — всё это остановило Таню.

— Ты не рада?

Они были в комнате не одни. Только теперь Таня разглядела в углу на диване двух Сашиных сестёр, подруг её мамы, подруг ещё со школьных лет, двух зеленоглазых Сашиных сестёр, строгих-престрогих, которые всегда вставали на пути всех Сашиных затей. Таня не очень-то любила их и удивлялась, почему мама их так любит. Старшая, тётя Лиза, была врачом-хирургом. Это она разрезала Тане большой палец на ноге, когда он вдруг так раздулся и так начал болеть, что дышать было страшно. Втянешь воздух, а он ещё больше болит, выдохнешь — и ещё, ещё больше болит. А тётя Лиза чиркнула по пальцу ножом — Таня знала: он называется «ланцетом» — и сказала: «Вот и всё! А теперь убирайся!» Прыгая на одной ноге, Таня «убралась», затаив страшную обиду на тётю Лизу. Она даже сказала тогда матери: «Твоя тётя Лиза хоть и врач, но очень грубая». — «Хирург», — пояснила мать.

Младшая сестра Саши, тётя Оля, кончила юридический институт, как и Танина мама. Но Танина мама была судьёй, и Таня хорошо понимала, что это за такая работа — быть судьёй. А тётя Оля была следователем прокуратуры. Что это за работа — следователь, — вот этого Таня, как мама и Саша ей ни объясняли, понять не могла. И слово-то какое-то странное: «следователь». За кем это зеленоглазая тётя Оля всё «следовывает» и «следовывает»? Что она, следопыт, что ли? И верно, Саша шагу не может сделать, чтобы она его не преследовала.

А вот мама с ними дружила. Они дружили все вчетвером: мама, тётя Лиза, тётя Оля и дядя Гриша. А когда-то они дружили больше с её отцом, чем с дядей Гришей. Но отец уехал, а дядя Гриша остался.

— Почему вы все не радуетесь? — спросила Таня теперь уже всех троих сразу. — Ведь приезжает отец! Он так давно не ехал и вот приезжает!

— А мы радуемся, — сказала тётя Лиза мужским и властным голосом. — Не измышляй, пожалуйста, ерунду.

— Вот именно, — сказала тётя Оля. У неё был голос мягкий и будто ласковый, но Тане он всегда казался ехидным,