Девочки-лунатики

Наташа о Мише тоже знала немного, но ей хватало сущей малости. Есть крыша над головой, еда, горячая ванна, куда они легко помещались вдвоем, тискаясь и обнимаясь, широкая кровать, где она с готовностью отдавалась Мише по первому зову. Тощая патлатая Мара, маячившая на периферии, раздражала бесконечными звонками, но в квартире не появлялась, и уже этого было достаточно, чтобы почувствовать себя счастливой.

И вот теперь ей надо было съехать.

— Поедешь к нам на дачу, — сообщил Миша. — Правда это за городом, и от Москвы часа полтора на электричке, но тебе понравится. Там такие дубы, под самые небеса! И атмосфера самая благоприятная.

— Почему? — недовольно спросила Наташа и зябко повела плечами. Перспектива переселяться осенью на дачу ее совершенно не привлекала. — Из-за природы?

— Не только. Там храм Серафима Саровского неподалеку. Святое место. Бывает, утром лежишь в кроватке и слышишь колокольный звон. Это так… очищает сознание.

— Миш, я не очень люблю природу… и всякие там колокольные перезвоны, — осторожно сказала она. — Я же совершенное дитя асфальта. Не тянет меня к этим, как их… истокам. Скажи, почему я должна ехать на дачу?

— Завтра родители приезжают, — мягко сообщил он. — Не могу же я тебя оставить тут. Боюсь, что они не поймут.

Наташа многозначительно помолчала, забралась с ногами на диван и прижалась к его спине. Не отрываясь от монитора ноутбука, Миша погладил ее по руке.

— Я думала, у нас серьезно.

Поставив компьютер на журнальный столик, Миша повернулся, и, прижав к себе, тихо сказал.

— Ну, конечно серьезно. Что ты как маленькая?

— Почему тогда ты не можешь сказать им: папа, мама, это Наташа, моя девушка, и мы будем вместе жить.

— Потому что пока не могу, — мрачно сказал он.

Наташа отстранилась.

— Это из-за Мары, да?

— Нет.

— Тогда почему? Или я рожей не вышла? Ах, да, — вдруг произнесла она с нескрываемым ехидством. — Вы же аристократы, а я так, из пролетариев. Папашки нет, мамашка в ателье наволочки строчит. Куда мне до вас.

— Чего ты ерунду говоришь? — вскипел он.

— Скажешь, я не права?

— Не права.

— Тогда почему ты не можешь сказать своим родителям, что я — твоя девушка?

Миша раздраженно оттолкнул Наташу и вскочил с места, забегав по комнате. Подтянув колени к подбородку, она угрюмо наблюдала, как он мечется из угла в угол. Не выдержав ее пристального взгляда, Миша вылетел на кухню, чем-то долго бренчал, а потом до Наташи донесся запах кофе. Чувствуя себя совершенно несчастной, она поплелась следом.

Миша стоял у плиты и помешивал кофе в турке, даже не сделав попытки оглянуться. Наташа встала позади и уткнулась ему лбом между лопаток.

Надо было что-то сказать, но слова не шли.

— Я могу сказать, что ты — моя девушка, — глухо сказал Миша. — В этом нет никакой проблемы. И что ты из простой семьи тоже ерунда, у меня, знаешь ли, прогрессивные родители. Возможно, ты думаешь, что они там у себя на работе только бумажки перебирают, но это не так.

— В чем тогда проблема?

— Нет проблемы. Ты не понимаешь.

— Ну, объясни.

Кофе вскипел черной лавой, и Миша ловко снял турку с огня, аккуратно разлил его в крохотные, почти невесомые чашечки и швырнул пустую турку в мойку. После этого он повернулся к Наташе и голосом, в котором не было слышно прежнего раздражения, сказал:

— У нас в семье не приняты такие вот резкие телодвижения, Наташ. Мы привыкли друг другу доверять, не ранить по мелочам. Если я поставлю их перед фактом, что мы живем вместе, родители, конечно, не подадут вида, но будут в шоке. Их просто надо подготовить. Пусть привыкнут к тебе.

— Ты вроде бы не маленький перед ними отчитываться, — фыркнула она. — Лично я своих не спрашивала. Просто делала, что хотела.

— Вот потому что не маленький, я и отчитываюсь. Я живу в их квартире и, в общем-то, большей частью за их счет. Если у тебя было по-другому, не значит, что все так живут.

То, что Миша, который вне стен дома казался совершенно другим, до сих пор заглядывает родителям в рот, не могло не раздражать. Наташа, привыкшая к определенной независимости, подумала, что до добра это не доведет. Если слишком долго сидеть у маминой юбки волей-неволей станешь мямлей и размазней. Но потом, молча прихлебывая из почти кукольной чашечки кофе, она подумала, что увлечение Михаила оппозиционными течениями и разного рода телевизионными проектами сродни подростковому бунту, который она пережила давным-давно. И внезапно ей стало жаль Мишу, с его детскими привязанностями к тому, что самой казалось уже ненужным.

— Что за дача-то? — спросила она с умеренным любопытством. — Там поди холодища.

— Нет, там газовое отопление, — усмехнулся Миша. — Нормальный такой деревенский домик. Сегодня поедем. Но перед этим зайдем к одному товарищу. Я хочу тебя ему показать.

— К какому еще товарищу? — ворчливо спросила она.

— Увидишь, — загадочно ответил Михаил.

С Мишей они поехали на дачу не сразу. Долго кружили по Москве, забравшись куда-то к черту на рога, в спальные районы, где облетала побитая ночным холодом листва, вошли в самую обычную многоэтажку, исписанную корявым графитти и позвонили в дверь.

Подъезд был достаточно темным, выкрашенным, как это часто бывает, пополам: белый верх, синий низ. На беленой половине остроумцы писали признания в любви, прижигали послания спичками, внизу, на синей масляной краске писали черными маркерами эпохальное: «Машка — праститутка».

Наташа озиралась по сторонам с вялым любопытством. Хозяева не торопились открывать, хотя внутри явно кто-то был. Изнутри глухо долбили басы какой-то незнакомой рок-композиции. Наконец, внутри зашаркали шаги, глазок потемнел, и дверь открылась, выпуская какофонию звуков.

Она, наверное, по глупости настроилась на нечто романтическое, потому, когда двери открыл Бабай, Наташа испуганно ойкнула, шарахнулась за спину Миши, откуда сверкала блестящими, круглыми, как пятаки глазами.

В детстве бабушка, стремясь приструнить непослушную Наташу, стала запугивать ее Бабаем. Мол, живет в темноте нечесаное чудище, которое хватает за бок детей, тащит их в темную берлогу под кроватью, и там делает что-то ужасное. Что конкретно, бабушка не сообщала, но многозначительно поджимала губы и кивала головой. Примерно с трех лет Наташа научилась бояться темноты замкнутого пространства, не изжив иррациональный детский страх до сих пор.