Девственность и другие рассказы. Порнография. Страницы дневника

Заметьте, что все это очень похоже на театр… на представление… Гитлер представлял себя более смелым, чем он был на самом деле, для того, чтобы заставить других соединиться в этой игре — но игра вызвала к жизни реальные процессы и создала факты. Народные массы, естественно, не улавливают этой мистификации, они судят о Гитлере по его поступкам — и вот многомиллионный народ отступает в страхе перед сокрушительной волей вождя. Вождь становится великим. Странное это величие. Это усиление до невероятных размеров, бесконечно поразительное — когда слово, поступок, улыбка, гнев — переходит нормальные возможности человека, раздаваясь подобно грому, топча другие существа, в принципе такие же самые, и не менее важные… Но самая удивительная черта этого роста мощи состоит в том, что происходит этот рост от внешней стороны — у Гитлера все вырастает в руках, но сам он продолжает оставаться таким, каким и был, обычный, со всеми своими слабостями; это как карлик, объявляющий себя Голиафом, это обычный человек, который снаружи — Бог, это мягкая человеческая ладонь, ударяющая как топор. И тогда Гитлер оказывается в когтях этого Великого Гитлера — не потому что в нем не осталось обычных человеческих чувств или мыслей, индивидуального ума, а потому что они — слишком мелки и слабы и ничего не могут противопоставить Великану, который охватывает его снаружи.

Заметим также, что с той минуты, когда процесс вошел в сверхчеловеческую сферу, идея больше не нужна. Она была необходимой в начале, когда следовало убеждать, собирать сторонников — а теперь она почти не нужна, ибо человек как таковой не слишком много может сказать в новом, сверхчеловеческом измерении. Люди нагромоздились. Возникли напряжения. Появилась форма, имеющая собственные законы и собственную логику. Идея служит лишь видимостью; это фасад, за которым происходит связывание, околдовывание человека человеком: сначала оно происходит, и лишь потом задается вопросом о смысле…

* * *

Прощай, Тандиль! Уезжаю. Уже собран чемодан.

Я вываливаю на бумагу мой кризис демократического мышления и универсального чувствования, потому что не на меня одного — знайте — не на меня одного, если не сейчас, то через десять лет, нападает желание иметь ограниченный мир и ограниченного Бога. Пророчество: демократия, всеобщность, равенство не будут в состоянии удовлетворить вас. В вас все сильнее будет разгораться жажда двойственности — двойственного мира — двойственного мышления — двойственной мифологии — в будущем мы будем присягать одновременно разным системам и магический мир найдет свое место рядом с миром рациональным.

* * *

4 февраля с. г. (58) окончил «Порнографию». Пока что я оставил это название. Не обещаю, что заглавие сохранится. С изданием не спешу. В последнее время в печати появилось много моих книг.

Одна из наиболее насущных потребностей во время написания этой довольно порнографической местами «Порнографии»: пропустить мир через молодость, перевести его на язык молодости, т. е. на язык привлекательности… Смягчить его молодостью… Приправить его молодостью — чтобы он поддался насилию.

Подсказавшая мне это интуиция, видимо, содержит в себе убежденность, что Мужчина бессилен по отношению к миру… будучи только силой, и не будучи красотой… а потому, для обладания действительностью, силу сначала следует пропустить через существо, способное нравиться… т. е. способное отдаваться… через существо более низкое, более слабое. Здесь на выбор — женщина или молодость. Но женщину я отбрасываю из-за ребенка; потому что, иначе говоря, ее функция очень уж специфична. И здесь возникают ужасные формулы: зрелость для молодости, молодость для зрелости.

Что же это такое? Что я написал? Не так быстро выяснится, стоит ли чего тот акцент, который я делаю на Духе Молодости и его Проблемах… и чего стоит.

* * *

Письмо от одного литератора:

«Несколько дней назад я закончил читать „Порнографию“. Анонс „Культуры“ — не сомневаюсь, что в согласии с вами — говорит о метафизическом смысле этой книги… До сих пор мне казалось, что мне удавалось добираться до значений, укрытых в глубине Ваших произведений, но в „Порнографии“ я впервые не смог усмотреть такого смысла. Поэтому я позволяю себе прямо обратиться к вам за за помощью, с просьбой показать, в чем следует искать метафизическую нить „Порнографии“».

Конечно, конечно! Это письмо весьма кстати. Оно мне позволяет еще раз напомнить, кто я такой и где на духовно-художественной карте мое место.

Отвечаю:

«Я не имею ничего общего с составлением анонса в „Культуре“, но охотно расскажу, в чем, по-моему, состоит связь „Порнографии“ с метафизикой.

Попытаемся это выразить так: человек, как известно, стремится к абсолюту, к Совершенству. К абсолютной истине, к Богу, к полной зрелости и т. д. Объять все, реализовать во всей полноте процесс развития — таков императив.

Так вот, в „Порнографии“ (по старой привычке, потому что „Фердыдурке“ сильно насыщена этим) выявляется другая — более потаенная и менее легальная цель человека, его потребность Несовершенства… Неполноты… Заурядности… Молодости…

Одна из ключевых сцен произведения — это сцена в костеле, когда под давлением сознания Фридерика идет насмарку Богослужение, а вместе с ним — Бог Абсолют. Тогда из темноты, из космической пустоты появляется новое божество, земное, чувственное, несовершеннолетнее, состоящее из двух недоразвившихся существ, составляющих замкнутый мир — потому что между ними существует притяжение.

Другая ключевая сцена — это совещание, предваряющее убийство Семяна… — когда Взрослые не в состоянии совершить убийство, ибо слишком хорошо знают, что это такое, какой оно имеет вес, и должны совершить это руками несовершеннолетних. Это убийство должно быть выпихнуто в сферу легкости, безответственности — только там оно возможно.

Ведь я не с сегодняшнего дня пишу об этом, эти идеи доминируют во всех моих писаниях. И в „Дневнике“ идет об этом речь: например: „Молодость мне явилась как высшая и абсолютная ценность жизни… Но эта „ценность“ имела одну черту, придуманную, видимо, самим дьяволом — будучи молодостью, она была чем-то менее ценным“.

Последние слова („менее ценным“) объясняют, почему несмотря на столь острый во мне конфликт Жизнь-Сознание, я не высадился ни на каком из современных экзистенциализмов. Для меня равноценны как истинность, так и неистинность жизни. Моя антиномия — это с одной стороны Ценность, а с другой — Недо-ценность… Недостаточность… Недоразвитость… Это, я полагаю, во мне — самое главное, наиболее личное и особенное. Несерьезность, как мне кажется, точно так же нужна человеку, как и серьезность. Если философ говорит, что „человек хочет быть Богом“, то я бы добавил: „человек хочет быть молодым“.

По-моему, одним из инструментов этой диалектики Совершенство-Несовершенство, Ценность-Недоценность являются различные периоды жизненного цикла. Вот почему столь неизмеримую и драматичную роль я придаю начальному возрасту — молодости. И потому мой мир деградирован: это как будто вы схватили Дух за шкирку и погрузили его в легкость, в низкое…

Разумеется, в „Порнографии“ я не столько рассматриваю философские тезисы, сколько пытаюсь выявить художественные и психологические возможности темы. Я ищу определенные „красоты“, соответствующие этому конфликту. Метафизична ли „Порнография“? Метафизика — означает „внефизичность“, „внетелесность“, а моим намерением было дойти через тело к определенным антиномиям духа.