Девушка без прошлого. История украденного детства

Через три недели после нашей встречи Томас уезжает. Интересная смена ритма — кто-то валит из города раньше меня.

— Я нервничаю, — прямо говорит он, когда мы прогуливаемся в тени церкви Санта-Мария.

Перед ней расположился фокусник в цилиндре.

— Воспринимай это как приключение. Как возможность чему-то научиться.

Для меня предложение работы и перелет через полмира, в Сингапур, не кажется чем-то очень уж сложным. Он же сам решил лететь. Никто его не преследует.

Томас смотрит на меня искоса, и на его лице появляется странное выражение.

— Значит, в детстве ты все время путешествовала с семьей, но у твоего отца никогда не было нормальной работы?

— Он хотел повидать мир и, думаю, исполнил свою мечту. Но это не всегда было так уж весело.

— Он что, рок-звезда?

— Нет.

Неужели Томас не слышит предупреждения в моем голосе?

— А похоже. — В его улыбке вызов.

Я отказываюсь заглатывать приманку. Мы молча идем по Трастевере. Тяжесть давит мне на плечи. Он самый обычный парень, и ему этого никогда не представить. Как будто возвращаются прежние сложные годы. Никто никогда меня не поймет.

— Это он так любил йогу и здоровую пищу?

— Да, я выросла на одном салате.

— Выросла на салате! — хохочет он. — Ты уверена, что по-английски вообще можно так говорить?

Я смотрю на него.

— По-моему, расти в твоей семье было очень интересно.

Мы идем по мосту Гарибальди, под нами шумит вода, и я чувствую огромное желание столкнуть Томаса вниз. Я ускоряю шаг, словно торопясь перебраться на другую сторону, но он быстрым и ловким движением ловит меня, притягивает к себе и заставляет посмотреть ему в глаза.

— Почему ты злишься? — тихо спрашивает он.

Забавно, я никогда раньше не замечала, но в свете заката его глаза из карих становятся зелеными. Я отворачиваюсь.

— Что я сделал такого, что ты мне не доверяешь? — Он так напряженно ждет ответа, что я перестаю сердиться, как только произношу первое слово.

— Дело не в тебе, — вздыхаю я. — А во всем моем детстве.

Он заправляет мне за ухо прядь волос, которая выбилась от ветра.

— Во всем виноват салат?

Я смеюсь, а он улыбается:

— Расскажи.

И я рассказываю. Только основное. Обо всех людях, которых мне пришлось бросить без предупреждения. О том, что я не могла заслужить одобрение отца, как бы ни старалась. Честно говоря, короткое пребывание в тюрьме осталось единственным моментом, когда я чувствовала себя частью какой-то нормальной системы. Я рассказываю о Нью-Йорке, о том, как в одиночестве пыталась выжить среди акул. Все вокруг начинает расплываться, и я отворачиваюсь, вытирая глаза.

— Иди ко мне. — Он встревоженно хмурится и прижимает меня к своему твердому плечу.

Туристы смотрят на нас.

— Я не хотел тебя расстраивать, прости, — шепчет он куда-то мне в макушку.

Но меня переполняет странный восторг. Я просто плакала. На глазах у мужчины, которого почти не знаю. Как нормальный человек. И мы впервые серьезно разговариваем. Он тоже вырос, так сказать, на поле боя. Жил без всяких правил и дрался на улицах, пока его родители колотили друг друга дома. Кажется, этим и объясняется наше сходство.

После того как мы расстаемся, я иду вдоль реки, от Трастевере до Пьяцца-дель-Пополо, и думаю. Останавливаюсь у дверей квартиры. Интересно, состоится ли наше вечернее свидание?

Когда он звонит, чтобы его отменить, я не удивляюсь. Уже поздно, рейс у него ранний, но я чувствую, что просто сегодня зашла слишком далеко. Меня слишком много.

Каждое утро согбенный старик, не обращая внимания на мчащиеся машины, медленно толкает по улице деревянную тележку с моими любимыми подсолнухами. Высунувшись из окна квартиры, я наблюдаю, как он устраивается на углу. В своем коричневом кардигане и фетровой шляпе он как будто сошел со старинной открытки.

На звонок телефона я отвечаю почти машинально.

— Мы можем увидеться до того, как ты пойдешь на занятия? Я еще успею добраться до аэропорта, наверное.

Двадцать минут спустя Томас прикатывает в своей кожаной куртке, которая мне так нравится, и паркует мотоцикл рядом с горой подсолнухов. Я впускаю его в дом.

Бхаджан, хотя бы немного постарайся вести себя круто!

На крохотной кухне я наливаю зеленый чай в свою единственную кружку. Какое-то время мы молчим. Утреннее тепло просачивается сквозь ставни, к полудню тут будет нечем дышать.

— Я много думал о нашем разговоре, — начинает он, протягивая мне кружку.

— О котором?

— Ну, о серьезном.

— Ах да. — Я скрываю волнение за улыбкой. — Это наш единственный серьезный разговор.

Он не улыбается.

— Я всю ночь думал. Я не знаю, есть ли в английском выражение, которое подойдет для этого случая. Mi displace^[20].

— В смысле, ты просишь прощения?

— Да, но не совсем. Мне по-настоящему жаль, что тебе пришлось через это пройти. Mi displace veramente^[21].

Мы сидим на высоких кухонных табуретах, наши колени соприкасаются, его рука лежит на моей голой ноге. Он наклоняется и целует меня, чуть прикусывая губу. Потом берет одну из множества ручек, валяющихся на столе, переворачивает визитку местной джелатерии и начинает писать.

— Мы же можем продолжить общение? — Я этого не ожидала. Меня сильно отвлекают его мышцы, которые ходят под белой футболкой. Я думаю, что первый раз в жизни хочу кого-то запомнить. Хочу запомнить вес его тела. Каким-то образом мы оказались в точке, где ему приходится вести себя прилично и тратить драгоценное время на запись разных способов созвониться. Может быть, мне придает мужества его отъезд. Мы просто не успеем зайти слишком далеко. А может, я просто начинаю понимать: не все обязано длиться вечно. Иногда два человека могут встретиться ненадолго. Но это не делает встречу менее важной.

Прижавшись губами к его щетинистой щеке, я говорю:

— Снимай футболку.

Он разворачивается ко мне и вызывающе приподнимает темные брови:

— Это еще зачем?

— Просто снимай! — смеюсь я почти зло.

Улыбаясь, я беру его за руку и веду в спальню, а потом он бросает меня на кровать и стягивает футболку, как это делают парни — одной рукой, не боясь растрепать волосы. Впервые я радостно тянусь к кому-то, хочу почувствовать каждый дюйм его тела. Он стоит надо мной в одних потертых джинсах. Я хочу потянуть его на себя, но он похож на картину. Взъерошенные черные волосы, сильная челюсть и худощавое тело бойца с длинным шрамом на груди.